Честное комсомольское!
Шрифт:
Должен заметить, реакция общества и власти на публицистические высказывания гораздо острее и болезненнее, нежели на художественно упакованные инвективы. Иные начальники государства даже испытывают пикантное возбуждение, узнавая себя в цветистых сарказмах романиста. Но не дай бог заикнуться о том же самом в газете: старуха Цензура тут же заточит свой синий карандаш. 6 октября 1993 года «Комсомольская правда» опубликовала мою статью «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», осуждавшую расстрел Белого дома.
Все антиельцинские издания был и кто му времени запрещены, и моя статья оказалась единственным в открытой прессе протестом против утверждения демократии с помощью танковой пальбы по парламенту. Между прочим, стократ проклятые за жестокость большевики Учредительное собрание всего-навсего
В декабре 93-го в той же «Комсомольской правде» вышло мое эссе «Россия накануне патриотического бума». Друзья и недруги решили, что я повредился в уме от политических треволнений. В самом деле, в то время слово «патриот» стало почти бранным, а теледикторы, если и произносили его, то с непременной брезгливой судорогой на лице. Не знаю, откуда взялась уверенность, что строить новую Россию нужно на фундаменте стойкой неприязни к Отечеству, но могу предположить: идея исходила от тех политических персонажей, которые видели в «новой России» лишь факторию для снабжения цивилизованного Запада дешевым туземным сырьем. С патриотизмом боролись так же истово и затейливо, как прежние воинствующие безбожники с религией. И так же безуспешно. Мой прогноз оказался верен: сегодня патриотизм опять в чести, государство финансирует дорогостоящие программы по воспитанию отчизнолюбия, на автомобилях развеваются георгиевские ленточки, кудрявые эстрадные попрыгунчики снова запели о русском раздолье, а те же самые теледикторы артикулируют трудное слово «патриотизм» с тяжким благоговеньем. Но почему, почему же у меня никак не исчезнет ощущение, что живу я все-таки в фактории, занимающей одну седьмую часть суши?
Если литератор выступает с публицистическими вещами регулярно, то он невольно пишет дневник эпохи. При одном обязательном условии – если он искренен. А искренность в писательской публицистике встречается не так уж и часто, хотя, казалось бы, именно откровенностью интересен читателям литератор. Лукавство – это, скорее, трудовой навык политика. Впрочем, по моим наблюдениям, число профессионально неискренних писателей неуклонно растет, это, наверное, является какой-то мутацией, вроде клопов с запахом «Шанели». И нынче редкий столп общества или вечнолояльный деятель культуры отваживается перепечатать свои статьи в том виде, в каком они увидели свет двадцать, десять или пять лет назад. Для этого надо верить в то, что твоя деятельность не была противоречива до идиотизма или изменчива до подлости.
В моем архиве собрано более сотни интервью, которые я давал разным изданиям на протяжении без малого 35 лет. Некоторое время назад я собрал их в два толстых тома «Государственная недостаточность» (1986–2005) и «Созидательный реванш» (2006–2015). В них речь идет о писательских делах, шире – о культурном процессе, и, конечно, о политике, общественной жизни, ибо последние десятилетия нашей истории буквально переполнены событиями и катаклизмами. Но чаще и больше всего, пожалуй, речь заходила о нравственном нездоровье общества. В 1990-е я называл это явление «десовестизацией», позже, в нулевые годы, – социально-моральным недугом, который обостряется во время общественных катаклизмов и последующей «разрухи в головах». «Вирус нравственного дефицита» поражает духовный иммунитет, обычно поддерживаемый теми этическими нормами и табу, которые человечество вырабатывало на протяжении тысячелетий. Люди всегда грешили и каялись, но если грех воспринимают всего лишь как постмодернистскую шалость или новый шаг к гуманизму без берегов, – жди всемирно-исторической беды.
Должен заметить, интервью – коварный жанр. Даже самый лукавый и уклончивый деятель в спонтанной беседе с умным журналистом невольно проговаривается и выдает то, что старательно прячет, скажем, в своем творчестве или публичных выступлениях. Иллюзия сиюминутности и необязательности заставляет человека в беседе быть искреннее, нежели он обыкновенно себе позволяет. Это делает интервью уникальным источником достоверных сведений о людях и происшествиях эпохи. Кстати, именно поэтому редкий политик или деятель культуры отваживается, собрав свои многочисленные газетно-журнальные беседы в отдельную книгу, отдать их на суд читателей в первозданном виде. Правят так, что от первоисточника почти ничего не остается.
Я же не боюсь предстать перед читателем в изменчивом развитии, ибо заблуждался не в поисках выгоды, а если и обольщался, то от бескорыстной веры в торжество справедливости и здравого смысла, который побеждает обычно в тот момент, когда башня, сложенная из нелепостей, падает на головы строителям. Готовя тексты интервью к печати, я лишь исправил ошибки, неточности, погрешности стиля, объяснимые торопливостью, но оставил в первозданном виде все прочее, хотя мне и неловко за иные тонкоголосые пророчества и наивные суждения. Зато некоторыми моими прогнозами и оценками я горжусь, как поэт гордится метафорой, такой яркой и внезапной, что соперникам по джигитовке на Пегасе остается лишь завистливо цокать языками.
Мои ошибки, заблуждения, обольщения, которых достаточно в собранных интервью, происходят не от желания приспособиться к эпохе, а от стремления разобраться в том, «куда влечет нас рок событий». В сущности, тот путь, который за минувшие десятилетия проделал молодой «прогрессивный» прозаик, автор нашумевшей повести «ЧП районного масштаба», проделала и вся думающая часть нашего общества. Мы все изменились. Правда, одни это сделали, ища истину, другие – выискивая выгоду. С годами у меня, кстати, возникло мнение, что заблуждение – иногда самый короткий путь к правде.
Всякая беседа – плод совместного творчества интервьюируемого и интервьюера. А эта книга и вообще уникальна. У каждого человека, чья профессиональная деятельность стала информационным поводом, есть близкие по духу журналисты, обращающиеся к нему чаще, чем другие. Я не исключение. Впрочем, встречаются и такие журналисты, которые заранее не любят тебя, всячески окарикатуривают твои мысли, слова, поступки. Мне даже пришлось в одном сборнике интервью поместить два параллельных текста. Один из них – тот, что журналист А. Никонов опубликовал под видом беседы со мной, конечно, не завизировав, в «Новой газете», с которой после того случая пришлось разорвать всяческие отношения. А ведь я был автором «пилотного» номера этого издания, поддерживал товарищеские отношения с главным редактором Д. Муратовым. А второй текст – это то, что я говорил на самом деле. Как-то знакомый преподаватель факультета журналистики сообщил мне, что на примере этих двух интервью учит студентов, как ни в коем случае нельзя брать и готовить к печати интервью.
Но вернемся к честным, объективным и профессиональным журналистам. Так вот, мое информационно-творческое содружество с журналистской четой Любовью Моисеевой и Александром Гамовым, думаю, не имеет аналогов. Мы сотрудничаем более двадцати лет, в результате в «Комсомольской правде» появилось более полутора десятков бесед. Я хорошо помню, как мы познакомились с Александром Гамовым, самым известным журналистом президентского пула. Он приехал ко мне в Переделкино в самом конце 1995-го – поговорить о недавно вышедшем романе «Козленок в молоке». В тот период мои отношения с «Комсомолкой» переживали период охлаждения, даже отчуждения в связи с позицией тогдашнего главреда Владислава Фронина. Позже он перешел в «Российскую газету», и на ее страницах разгорелась моя полемика с вдовой Солженицына. Увы, от читателей был скрыт тот факт, что, по результатам голосования на сайте «Российской газеты», большинство читателей поддержало мою позицию, а не точку зрения Солженицыной. Подробнее о той громкой полемике 2014 года можно прочитать в моей книге «Левиафан и Либерафан».