ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
Шрифт:
Кто-то из девочек говорит озабоченно:
– Шолпашка еще не спит. Вы при ней не очень-то… Шолпашка? Ты спишь?
– Нашли маленькую. Она уже в восьмом. Я вот после седьмого. Мы в ак-суек играли, мне один говорит: «Пойдем».
– И ты с ним пошла?
– А ты, Жамал, как бы поступила?
– Я бы не пошла, - тянет толстуха Жамал.
– Много ты понимаешь! Мне тетя Хадиша объяснила, что можно позволять, а что нельзя.
– Тетя Хадиша? Ей завтра сто лет. Нашла советчицу. Сейчас все по-другому. У нас летом городская сестренка гостила. Встречалась с нашим мальчишкой. А когда она уезжала… Мы стоим - и он стоит.
– Я бы на его месте обиделась. Зачем она всех?
– Дура! Целуются-то по-разному… Спроси Амину. Амина! Ты что? Спишь?
– С вами заснешь… - ворчит Амина.
Интернатская хлипкая койка скрипит под ней, Амина воюет с провисшей сеткой, ей хочется раскинуться пошире - хоть стаскивай тощий тюфяк на пол. Вся комната ждет - прислушивается к ее возне, к тому, как она ворочается с богу на бок, оглаживает себя.
Шолпан свертывается в клубок, натягивает одеяло на голову.
В ту ночь Шолпан приснилось: едет она по степной дороге, рядом за рулем не шофер Колесников, а Сауле. «Когда же Сауле выучилась водить машину?» - удивляется Шолпан. Она не спрашивает, куда они едут. Сауле знает куда. Сауле спешит, спешит, спешит… У дороги стоит Еркин, в руке давешняя синяя птица; он машет птицей Сауле и Шолпан: «Остановитесь!», но они пролетают мимо. Шолпан кричит Сауле: «Подожди! Подожди!» - и просыпается.
Странный сон забылся бы скоро, как забываются все сны. Но через несколько дней в школе Шолпашке попадается на глаза синяя птица. Не комок блестящих перьев, а как живая красуется синяя птица на шкафу в кабинете биологии и белый ярлычок: «Работа учеников 5-го «Б» Мазитова Саши и Степанова Вити».
Доспаев сделал операцию тяжелую и ненужную, уступил просьбам Уразбека. Операцией он не причинил вреда, но и не помог. У ее сыновей теперь совесть чиста - испробованы все средства спасения. Свою совесть Доспаев отпустить на покой не мог.
В ноющую рану совсем некстати в тот вечер добавлял соли будущий дипломат Володя Муромцев, этакий красавец и говорун. Черт бы его побрал! К нему жену приревнуешь, не только дочь. И ведь не врет - на самом деле в Индии родился, в Англии рос… Каково с ним девочке четырнадцати лет из степного поселка?
Не хотел Доспаев слишком часто видеть у себя в доме эти синие глаза, этот прозрачный искушенный взгляд.
Неприязнь к чужаку в доме вовсе лишила Сакена Мамутовича душевного равновесия в тот вечер, когда он - не рано ли?
– заговорил с Шолпан о ее праве стать здесь главным врачом.
В тот вечер, оставшись вдвоем с женой, Сакен Мамутович сказал:
– Не нравится мне, что у нас стал бывать этот самоуверенный москвич.
– Почему?
– Неужели надо объяснять?
– Пожалуй, не надо, - мягко улыбнулась она.
– Я ведь понимаю, чем он тебе не нравится. Распустил все перышки, как фазан…
– И наша Сауле глядит ему в рот.
– Да, ей с ним интересно. Володя не такой, как здешние ребята. Мне тоже было интересно, когда он рассказывал про Индию, про Рериха. Дедушка в студенческие годы бывал на художественных выставках. Я помню его рассказы о Рерихе. И знаешь, с кем он вместе был как-то на вернисаже в Петербурге? С Мишей Фрунзе. Они же одноклассники, вместе учились в гимназии.
– Что же ты при госте об этом не вспомнила?
– Слишком хорошо помню деда!
– засмеялась она.
– Я спросила его однажды, почему он не пишет воспоминания о Мише Фрунзе. А дед знаешь что ответил? «Меня к ним в дом не за тем приглашали, чтобы я там подглядывал да записывал». У дедушки характер был кремень. Саулешка, между прочим, не только в тебя, но и в него.
– И все-таки ей уже четырнадцать, а этот тип…
– Старается держать себя с ней, как с младшей, с подростком. А она… Вот что я тебе скажу, Сакен. Она властная, гордая - мы же с тобой знаем. И сейчас не такой у нее возраст, когда можно расспрашивать. Да и нехорошо, если девочка слишком откровенна с матерью. Будто две женщины. Не люблю таких отношений. Мне кажется, мнение матери дочь может понимать и не советуясь. И мы с тобой, не спрашивая, чувствуем всегда, что с ней. А ее собственный взгляд на жизнь должен быть ее собственным, чем-то непохожим на наш…
– Так что же с ней?
– Не знаю, но догадываюсь. У них с Шолпашкой всегда считалось, что Еркин Садвакасов - Шолпашкина любовь. Шолпаша очень цельный человечек, и детская любовь к Еркину тоже у нее цельная, строгая. Думаю, что даже с Сауле она не говорит об этом. А там, в школе, появилась другая девочка. То ли она в Еркина влюбилась, то ли он в нее. Что ты хочешь - восьмой класс! Я вижу: Саулешка очень близко принимает к сердцу происходящее. Очень близко. Та девочка ей неприятна. А что если ей самой тоже нравится младший сын Мусеке?
– Саулешке?
– Он для нее не такой, как другие. Каждое слово его что-то особое значит, каждый поступок. Он ведь действительно неглупый и самостоятельный. Ищет в жизни чего-то своего. В прошлом году они все поступили в комсомол, и Еркин сказал, что в школе поступать не хочет - после подаст, когда начнет работать. С ним долго спорили, пока, наконец, убедили. Садвакасовы все с характером…
– Да что ты мне объясняешь!
– вспылил Доспаев.
– Что я, никогда не видал этого мальчишку? Имея старшего брата-академика, можно пойти в чабаны и делать вид, что собираешься искупить вину всех Садвакасовых, оставивших Чупчи. Проболтается года два в чабанах, а после брат пристроит в любой институт.
– Ты сейчас раздражен и потому несправедлив. А раньше, я видела, тебе нравился Еркин.
– Не обо мне речь. О Саулешке. О том, что ей он - может быть!
– нравится.
– Если есть у Саулешки тайна, то для всех так и останется тайной. И для нас с тобой. И для Шолпаши. У нашей Сауле сильный характер. Для девочки ее лет иметь сильный характер нелегко. Иной раз это может стать самым слабым, уязвимым местом. Сильная воля. Привычка быть первой. Обязанность помогать тем, кто нуждается в защите. И при этом какой-то наивный деспотизм.
– Деспотизм? Пускай так. Она деспотична, как маленькая ханша, но зато не переменчива в дружбе. Она многое дала Шолпаше и многому сама у нее научилась.
– Шолпаша какая-то странная вернулась из хирургического. Она очень впечатлительная. Зря ты ей разрешил войти в послеоперационную.
– А мне обидно!
– Доспаев заговорил как бы в шутку: верный способ выразить иной раз самые трудные свои мысли.
– Мне обидно, что садвакасовский щенок смеет не обращать внимания на нашу Сауле… Впрочем, что это мы на ночь разболтались? Спать, спать… - Он задремывал и вдруг совершенно ясным голосом спросил: - В хирургию кого можно перевести?