Четверги в парке
Шрифт:
В этот момент она поняла, как трудно отказываться от привычки, даже от такой глупой привычки, как ненависть к собственному зятю.
Отчасти она наслаждалась ситуацией, хотя ей было стыдно признать это, и она наслаждалась тем, что могла оправдать свое ехидство. Каждая клеточка ее организма противилась. Она испытала почти физическую боль, пытаясь улыбнуться Алексу без тени сарказма, но она постаралась.
– Дело в том…
– Я знаю, вы боитесь, что я снова предам Шанти.
Джини кивнула.
– Честно говоря, я сам этого боюсь, но я стараюсь, как могу.
– Это
Черные кудри Алекса были собраны в пучок. Так его худое, вытянутое лицо казалось моложе, беззащитнее.
– Никаких гарантий, правда? В отношениях.
Джини пришлось согласиться.
– Почему теперь?
Если бы она не заметила, как скользнул взгляд Алекса, она бы, скрепя сердце, решила вопрос в его пользу.
Он пожал плечами.
– Разве нужна причина?
– Нет… но обычно она есть.
Алекс отмахнулся.
– Как вам будет угодно. Мир?
Он протянул ей руку, и она приняла ее.
Когда Джини подошла к площадке, ей стало досадно, потому что Рэя и Дилана там не оказалось.
Элли отвергла на сегодня качели и в сотый раз забиралась на горку. Стоявший там мальчик решил перед ней выпендриться, как это обычно делают маленькие дети, и съехал с горки на спине. Конечно, Элли захотелось повторить это, но она никак не могла понять, как лучше сесть. Поэтому она встала на металлической горке, опустив голову и руки, и заревела. Джини сняла ее и обняла, но почему-то девочка никак не могла успокоиться.
– Пойдем посмотрим на новую площадку, – предложила, наконец, Джини, и Элли сразу повеселела, вскочила на ноги и побежала вверх по холму, ее кудри развевались на ветру, пока Джини с коляской торопилась за ней следом.
Она увидела их сразу же, как только они завернули за угол. Рэй взгромоздился на край деревянной «паутины», поддерживая внука, который забрался на самую высокую перекладину.
Элли завизжала от счастья, увидев Дилана, и потребовала, чтобы ей разрешили забраться к нему, но «паутина» предназначалась для детей намного старше, и Джини уже пожалела, что они пришли сюда.
– Слишком высоко, дорогая. Ты еще маленькая.
Пока внучка стояла грустная, явно размышляя, поможет ли тут истерика со слезами, Рэй снял Дилана с «паутины».
– Пойдем-ка на качели.
Стайка малышей бегала взад-вперед по новому прорезиненному покрытию около веревочных качелей, и Элли, быстро забыв о Дилане, присоединилась к ним.
Джини присела на траву, а Рэй расположился возле нее, скрестив ноги, и стал перебирать травку и упавшие сучки.
– Как дела?
Джини пожала плечами.
– Нормально. А у вас?
– Звучит не очень-то весело.
– Ну, вы понимаете.
Он посмотрел на нее зелеными глазами, точь-в-точь как у внука, – ясными, живыми и блестящими.
– Нет, – сказал он. – Расскажите.
Джини ничего не ответила.
– Теперь ваша очередь, вы же слушали мои нудные истории о неблагополучных семьях.
С минуту она молчала. Потом что-то вдруг щелкнуло в ней,
– Вы правда хотите знать? – спросила она, с удивлением отметив вызов в своем голосе.
– Конечно.
Он казался смущенным, озадаченным, но Джини сделала глубокий вдох, полная решимости. Последние дни она была раздражительна с окружающими, на нервах, испытывая неимоверное желание снять с себя ношу. Попался, подумала она, всматриваясь в этого незнакомца, который по какой-то непостижимой причине казался ей таким привлекательным.
– Хорошо, – вздохнула она, решая, с чего начать. – Что ж… Через несколько недель мне исполнится шестьдесят, и мой муж с дочкой решили, что теперь я официально считаюсь старухой. Они хотят, чтобы я бросила свой магазин натуральных продуктов, который я так люблю и который приносит чертовски много денег, и перебралась за город. Они не понимают, почему я не прыгаю от счастья, радуясь возможности выйти на пенсию и поселиться в сонной деревушке в Сомерсете. Булочки с джемом возле камина, сад с бегониями, церковные праздники, невинные деревенские развлечения. Неужели я…?
Она вдруг с ужасом почувствовала, что ее душат слезы, а голос дрожит. Рэй смотрел на нее без тени смущения, ожидая, когда она продолжит.
– Значит, все кончено? – проговорила она сквозь слезы. – Я должна уступить? Отказаться от всего?
– А чего бы вам хотелось?
– Того, что есть сейчас. Мне нравится моя жизнь. По крайней мере, б'oльшая ее часть.
– А какая часть не нравится?
Джини уставилась на него.
– Какой странный вопрос.
– Разве? – рассмеялся Рэй.
– Да. Всем что-то не нравится в своей жизни, но это не так важно, правда? Я могла бы часами рассказывать о том, что мне не нравится, – тараторила она невнятно, хотя сама не знала, почему. Этот человек выбил ее из колеи своей прямотой, так хотелось довериться ему, позабыв все опасения. – Нельзя вот так спрашивать у людей, почему они несчастны. Лучше не думать об этом.
– Простите.
Он был сбит с толку ее выпадом, и она не смогла удержаться от смеха.
– Нет, что вы, теперь моя очередь извиняться, – сказала она. – Веду себя как сумасшедшая.
Она поискала платок в кармане пальто.
– Наверняка ваш муж интересуется вашими желаниями, да? – спросил Рэй.
Он словно смотрел ей прямо в душу своими светлыми, ясными глазами. У нее снова полились слезы.
– Не надо было начинать этот разговор, – пробормотала она, позабыв о смущении.
– Я и не думал, я просто…
Он отвернулся, и с минуту они молча смотрели, как дети бегают по площадке.
– Я не чувствую себя старой, правда не чувствую, – сказала она, тщетно пытаясь сдержать слезы, но ей уже было все равно, что подумает Рэй; желание излить душу было настолько сильным, что она уже не могла остановиться. – Для меня ничего не изменилось. Я здоровая, сильная. Не могу, не могу… гнить в захолустье с человеком, которому я настолько безразлична, что он даже любовью со мной не занимается… уже десять лет.