Четверо с базарной площади
Шрифт:
— Не перепутай, гляди… — ворчливо заметил Фат.
А Генке, пока они мучились над текстом, показалось даже, что любовь его немножко поубавилась…
Это было бы неприятно. Всегда неприятно терять что-нибудь. Генка схватился за козырек своей кепки и в сердцах крутнул ее вокруг головы.
— Ладно. Давай теперь ты, — сказал он Сливе.
Слива задрал голову.
— Чего?..
— Тайну свою давай! — сказал Генка.
Слива долго и глубокомысленно моргал из-под челки.
— А у меня нет никакой тайны…
— Почему это нет?! —
Фат нахмурился.
— Ну, нет… — пробормотал Слива. — Честное пионерское, ничего тайного…
— Так не бывает, — запротестовал Генка, который не мог простить травмы, нанесенной его чувствам. — Говори, или это будет нечестно! Все, так все.
Чуть не поссорились.
В конце концов Слива обещал к завтрашнему дню придумать что-нибудь, и до завтра его простили.
Спустившись на землю, вернее — выкарабкавшись на нее из котельной, решили, чтобы не терять ни минуты времени, отправиться по одному в город: Слива — на ближние выселки, Фат — на татарку, Генка — в центр и на левый берег.
Провалиться сквозь землю ни мужик в полушубке, ни Банник не могли.
События принимают новый оборот
Всю неделю Генка, Фат и Слива шныряли по городу безрезультатно.
К урокам готовились кое-как. Но волею божьей, другими словами — волей Эммы Викторовны, дело обошлось без двоек. В среду учительница даже отпустила их на два урока раньше, чтобы проводили в последний путь однорукого полковника.
Друзья думали, что окажутся единственными, кто любил и знал бывшего артиллериста. Но гроб с телом полковника провожал чуть не весь военный городок.
Офицеры и солдаты (рядами), женщины. Когда вся эта процессия двигалась по улицам, к ней присоединялись еще люди, так что от головы траурной колонны нельзя было разглядеть, где теряется ее хвост.
Гроб взяли на свои плечи самые старшие офицеры городка. За ними тянулась длинная вереница курсантов, которые несли алые подушечки с приколотыми к ним орденами полковника.
Генка, Фат и Слива растерялись, не зная, где им пристроиться. Но какой-то майор подошел и поставил их сразу за орденами, впереди оркестра.
На крышке гроба крест-накрест лежали две шашки.
А когда гроб опустили в могилу, курсанты с винтовками залп за залпом несколько раз выстрелили в воздух…
После похорон Фат сделался совсем необщительным. Ему, как пропустившему неделю, пока можно было не бояться, что спросят на уроках, и Фат сразу после школы пропадал в городе до позднего вечера. Однажды он больше трех часов лежал в чьем-то огороде против дома Кесого в надежде увидеть Банника, но тот так и не появился. Фат схватил простуду, и Слива великодушно предложил ему платок «на время». Но Фат воспользоваться платком не захотел, а простуда его к утру кончилась.
В пятницу Слива наконец-то засунул Генкины послания в карманы пальто Лии и Тоси. Генка просидел все занятия как на иголках, боясь, что
Классы распустили одновременно. Но Лия осталась в школе на репетицию хора — дожидаться ее было бы долго. А Тося вышла из школы, держа портфель… в обеих руках, перед собой.
Затея с письмами, к великой Генкиной досаде, провалилась. Слива советовал не отчаиваться, доказывал, что все идет как по маслу, что женщины такой уж народ — с одной записки их не проймешь, предлагал воспользоваться его стихотворением. Но Генка отказался.
— Тогда я сам кому-нибудь его пошлю, — сказал Слива и принялся думать, кому.
В воскресенье, словно предчувствуя, что день этот будет переломным для них, друзья поднялись чуть свет.
Народу на базаре было еще мало, и, чтобы не бросаться в глаза, пришлось выждать.
Снег уже почти сошел, и до того по-летнему чистым стало небо, что от горизонта до горизонта белого пятнышка в нем не найдешь.
— Трогаем… — скомандовал Генка, когда толкучка загалдела в полную силу.
Протискиваясь в толпе и незаметно озираясь по сторонам, они едва не проскочили мимо того, за кем охотились целую неделю.
У зеленого ларька с вывеской «Продтовары» стоял и тянул из кружки пиво тот самый мужик, что предлагал Генке тридцатку.
Друзей подвела его одежда. Ни один из них не учел, что носить полушубок в такую погоду значило бы умышленно обращать на себя внимание.
Мужик был в тех же болотных сапогах, дважды подвернутых до колен, но вместо овчинного полушубка на нем была серая телогрейка без двух верхних пуговиц и с разорванным хлястиком, концы которого — один длиннее, другой короче — мотались сзади, даже не связанные. Все эти детали Генка подсмотрел и запомнил, как истинный разведчик. На темно-коричневой кепке, что заменила мужику ушанку, Генка разглядел как особую примету масляное пятно.
А вот лицо у мужика было какое-то невыразительное: чуточку опухшее, как у всех пьяниц, с мешками у глаз и морщинами в уголках рта. Глаза тусклые, какие-то прозрачные и медленные.
Чтобы составить для себя этот сложный портрет, Генке хватило нескольких секунд, так как ребятам сразу же пришлось нырнуть глубже в толпу.
Фат сдвинул брови и тяжело дышал через нос. А Слива задрал голову — пришлось ударить его по макушке: хороша будет маскировка, если заламывать шею в сторону каждого, кто тебя интересует.
Слива что-то пробубнил, но челку со своего «великого» лба поднял и кое-как устроил ее под кепкой. Отдельные пряди тут же снова выскользнули на лоб, и, при необходимости, Слива мог бы вполне выдавать себя за идиота.
Оставаясь незамеченными, друзья видели, как мужик отправил в рот последнюю каплю пива, для чего перевернул кружку вверх дном, постоял возле окошка, словно, раздумывая, повторять или не повторять, отдал кружку продавцу и шаткой походкой пошел напролом через толпу.
Отскочить в сторону друзья не успели — мужик прошел буквально рядом с ними.