Четвёртое измерение
Шрифт:
Миракулум зашла в комнату, закрыла за собой дверь. Теперь она одна. И она должна принять свою судьбу. Впервые! Что её ждёт? Кто знает! Трепет и преклонение перед неизвестным пронзили её.
Маленькая душа, волнуясь и трепеща, открыла книгу.
«Миракулум», – было начертано на титульном листе. Вон оно, её первое имя.
– Ми-ра-ку-лум, – шёпотом произнесла маленькая душа, а потом ещё и ещё раз: – Ми-ра-ку-лум… Ми-ра-ку-лум…
Она закрыла глаза, пытаясь насладиться музыкой своего чудного имени. Миракулум… Прохлада страницы под ладонью дышала неведомым восторгом будущей, ещё неизвестной жизни. Она звала вперёд,
…В городе властно расположилась ночь. В окна безучастно смотрели скучающие деревья, а стоящие на посту фонари, с прямыми спинами и высокими головами, с непреклонной стойкостью солдат охраняли безлюдную улицу пустынного города.
Доктор отвёл глаза от окна и устало посмотрел на сильно вспотевшую, растрёпанную женщину средних лет, чьи роды он принимал в эту долгую мрачную ночь. На столе, стоящем в дальнем тёмном углу комнаты, спала уставшая от первого пройденного ею пути новорождённая девочка.
– Чёрт бы побрал этого ребёнка! Опять девчонка! Будь она проклята! Чтоб попала она в лапы чертям и самого сатаны! – истерила меж тем роженица. – Выбросьте в канаву, там, на улице за углом!
– Ну что вы такое говорите! – врач растерянно сидел у кровати родившей – грубой и сильно вульгарной женщины. Надо же! Шесть детей! Так ещё и седьмого родила! Не понимает она своего счастья. Да и куда ей! Рожает одного за другим. А у него, вон, жена две недели назад умерла… Вместе с первенцем…
– Вы слышите меня? – истеричка вцепилась толстыми красными пальцами с короткими неухоженными ногтями в халат доктора и начала трясти его за руку. – Бросьте, говорю! Пусть сдохнет! Иначе, ей-богу, пойдёт у меня по рукам! Станет она у меня девкой подзаборной!
Роженица вульгарно засмеялась, возбуждённая собственной же идеей.
Доктор в недоумении развёл руками:
– Так ведь я клятву давал, Гиппократа. Моя дело – жизни спасать, а не…
– Ха! Насмешил! Вот и спасай девчонку, коли такой добренький. Уноси её отсюда! А то я её придушу, как только уйдёшь. Понял? – зашипела, приподнявшись на кровати с застиранным серым бельём и широко раскрыв водянистые глаза, женщина прямо в лицо доктору.
Доктор непроизвольно отпрянул, выражение его лица приобрело брезгливый оттенок. Какое-то неприятное чувство, название которого он до этого не знал, начало заполнять его, оно прибывало и прибывало, пока, наконец, не переполнило его и не вылилось со страшной силой из души в пространство физического бытия. Он ощутил мрачное презрение к этой потной, грубой, неблагодарной бабе, рожающей от каждого своего мужика. Ему казалось, что он теперь и есть это самое ощущение, что никогда больше он не сможет избавиться от него, что с этих пор он обречён всю оставшуюся жизнь носить это презрение в себе, состоять из него, дышать им.
Некоторое время доктор смотрел на широкое красное лицо роженицы, с глубокими порами и бородавкой на левой щеке, на её рыбьи глаза с короткими бесцветными ресницами, на мокрые от пота волосы и рыхлые плечи, бесстыдно торчащие из-под простыни, которую та накинула на себя второпях, смотрел до ненависти, до тошноты, пока не начал
Мужчина тряхнул головой, провожая ночное наваждение, и неожиданно по-деловому обратился к истеричке:
– Я правильно вас понял, что вы не хотите видеть своего ребенка, и, если девочка сейчас исчезнет из вашей жизни, вы никогда о ней больше не вспомните?
Та же, будто только этого и ожидала, заголосила на весь дом:
– Я и сейчас о ней не помню! Знать её не знаю и видеть не хочу в своём доме! Вот!
Она махнула рукой в сторону входной двери и демонстративно отвернулась, скрестив руки на огромной груди – мол, делай что хочешь, я ничего не вижу.
– Отлично.
Врач вдруг быстро засобирался. Засунул в саквояж невымытый после процедур инструмент, скидал в одну кучу грязные тряпки, сунул деньги в карман пальто.
Дверь освещённого дома захлопнулась за ним со звуком настигающей его судьбы.
– Чудо, – чуть слышно прошептал, прижимая к груди тёплый комок только что спасённой им маленькой души, доктор и с тихой благодарностью посмотрел на небо.
НАОБОРОТ
(экзистенциальная зарисовка)
Чёрт подошёл к сидящему на краю мира ангелу и дал ему лёгкую затрещину – шутя.
– Чего скуксился, брат? – весело окликнул он задумавшегося приятеля.
От неожиданности ангел подскочил и едва удержался, чтобы не сказать обидчику ничего плохого.
– Эээээ…. Что-то ты совсем приуныл, – чёрт сел рядом и посмотрел на точёный профиль крылатого.
– Не брат я тебе, – обиженно выдавил из себя ангел, – шёл бы ты отсюда, а то подумают ещё, что я вожусь с тобой.
– Ой, ой, ой… Как заговорил! Как помощи просить, так ко мне, а как мне захотелось поговорить, так ступай вон, – чёрт покопошился и достал из недр сумы бутылку водки. – Пить будешь?
В его руках блеснули две стопки. Ангел поморщился.
– Ну… Не хочешь, как хочешь. Я ведь только предложил. Ты чего обижаться-то сразу надумал?
– Не обижаюсь я. Дурно от тебя пахнет, – ангел приподнял голову и задумчиво посмотрел вдаль, мол, он тут сидит в гордом своём одиночестве, а некоторые вот своими грубыми разговорами и дикой непосредственностью ему мешают – мешают сосредоточиться на чём-то очень и очень важном. А он, между прочим, может быть, мир спасает. Вот в этот самый момент.
Чёрт откупорил бутылку, налил в стопку её содержимое – до половины, понюхал и довольно закряхтел.
– Да я смотрю, гордыня в тебе никак взыграла?
Ангел занервничал, захлопал глазами, в приступе нахлынувшего бешенства часто задышал и открыл, как рыба, рот, да не смог ничего выдумать в своё оправдание и в силу этого понурился.
– Ну ладно, не дёргайся. Рассказывай, что у тебя стряслось.
– Да ничего не стряслось, – огрызнулся ангел, – думаю вот.
– И о чём же думает ваше преосвященство сегодня?