Четвертый Дюма
Шрифт:
Весной 1908 года пришло письмо от Гашека, в котором он уведомлял, что в мае или июне этого года совершит на пароходе поездку по Дунаю и, вероятно, остановится на день-два в наших портах Свиштове и Русчуке. Я сразу же сообщил эту приятную новость Онику, и мы решили устроить Слави небывалую встречу. Накануне его приезда я написал зятьям, и они прислали мне две бутыли анисовки и корзину с суджуком и домашней колбасой. Оник обеспечил сигареты. Захватив все это с собой, мы поехали в Свиштов и заказали в ресторане «Рояль» на всю ночь два боковых кабинета, наняли валашских цыган, виртуозных скрипачей и кларнетистов и стали дожидаться появления парохода. Если не ошибаюсь, это было 18 мая, в разгар весны, которая здесь, на Дунае, особенно пышная. Пароход прибыл в шесть часов вечера. Слави стоял на верхней палубе. Мы сразу узнали его. Он мало чем изменился — был все таким же лохматым толстяком, только теперь он отпустил рыжую бороду и стал очень похож на распущенного английского короля Генриха VIII.
Я собрался с духом и рассказал ему о своих первых опытах на поприще юмористической литературы. Он очень удивился, что и я решил заняться этим нелегким ремеслом, но все же благословил: разбогатеть — не разбогатеешь, да и неприятное это дело, особенно когда пишешь о реакционерах, консерваторах и торгашах, которые так и ищут и очень часто находят твое слабое место. И все же лучше, чем счетоводство. Больше всего его обрадовало, что я не пошел по стопам своего отца. В противном случае, сказал он, рано или поздно попадешь в лагерь реакции. Я спросил: а может, мне стоит ориентироваться на анархизм? Есть один у меня знакомый, Мишель Герджиков, анархист, очень интересный человек, участник Преображенского восстания и Странджанской коммуны. Он на меня имеет большое влияние, и я уже почти готов надеть черную анархистскую рубашку. Но Слави, к моему большому удивлению, не одобрил моих намерений. Сам пройдя через анархизм, он стал разочаровываться в этом движении, ни к чему хорошему оно не могло привести, и даже австро-венгерская полиция начала использовать некоторых видных анархистов в своих целях и субсидировать анархистские организации. А это уже кое о чем говорило.
Покончив с серьезными разговорами, мы предоставили слово цыганам, а сами занялись анисовкой, к которой Слави не потерял интереса и не забыл, что, в сущности, с трех стаканов, тайно выпитых в нашей комнате, началось коренное преображение его личности. Пирушка разгорелась с полной силой к полуночи, к нам присоединились молодые представители местной свиштовской «богемы»: учителя и молоденькие учительницы торгового училища, офицеры. С одним из них, фанатичным приверженцем Фердинанда, Слави чуть было не подрался. Общими усилиями мы выбросили его из ресторана, он долго ругался, а потом свалился под забором и захрапел. Рано утром Слави предстояло продолжить плавание на пароходе до Русчука. Нам не хотелось с ним расставаться, и потому мы купили билеты и, захватив с собой цыган и часть свиштовской богемы, сели на пароход и продолжили гулянку. По дороге, где-то у устья Янтры, мы выбросили за борт корреспондента какой-то прусаческой берлинской газеты, приехавшего, чтобы писать о событиях в Турции (я уже говорил, что все это происходило в 1908 году, накануне младотурецкой революции). Этот корреспондент стал оправдывать действия Абдул-Хамида и македонскую резню, высказался против младотурок. После того как он выкупался в прохладных дунайских водах и у него прошел просултанский энтузиазм, мы вытащили его, дали ему сухую одежду, но в нашу веселую компанию больше не приняли. Между прочим, анисовка уже давно кончилась, и мы пили ракию, захваченную с собой свиштовцами. Хороша ракия, крепкая, ничего не скажешь, но разве ей сравниться с казанлыкской анисовкой! Русчук мы не смогли посмотреть, потому что сразу же закатились в фешенебельный «Империал» (какие громкие названия у наших ресторанов, трактиров, кафешантанов! Пражские же назывались просто — «У вола», «У двух кошек», «У черной лошади», «У чаши»). Но и громкое название не помешало нашей разудалой гульбе. Здесь мы намяли бока известному русенскому торговцу, который позволил себе непочтительно отозваться об армянах. Мы чуть не разбили ему голову. Спас его лично русенский градоначальник, но и он, когда узнал, за что бьем, поощрил наши похвальные усилия и только напомнил, что господин — влиятельное лицо и убивать его не стоит.
Так весело и не без бурных событий прошла
Через четыре года после этого начались войны. В первой мировой войне мы, хоть и были союзниками Австро-Венгрии, но встретиться со Слави нам так и не довелось. Да и как было встретиться, кругом война, мы — на южном фронте против англичан и французов, а Слави — на Галицийском против русских. После войны мы узнали, что Слави еще в 1916 году вместе с группой чешских и словацких солдат сдался в плен русским и вступил в Чехословацкий легион, которым руководил Масарик. Но и это его не удовлетворило. Когда вспыхнула Октябрьская революция, он присоединился к большевикам и даже был осужден на смерть руководством легиона, которое встало на сторону белых.
Прошло много времени, и мы узнали, что Гашек вернулся в Чехословацкую республику, созданную после войны, в 1921 году. Все наши попытки найти его адрес результатов не дали. Время было тревожное, неспокойное. Чехословацкая республика вступила во враждебную нам Малую Антанту, связь, даже почтовая, осуществлялась трудно, новости приходили редко. Насколько нам удалось установить, Гашек играл важную роль в среде близкой большевикам интеллигенции, писал фельетоны и памфлеты в «Руде право». Больше мы ничего не знали. О том, что он начал писать большой роман с главным героем простым солдатом Швейком, узнали лишь после его смерти. Чехословацкие буржуазные газеты сообщили о ней совсем кратко — умер 3 января 1923 года. Не смог продиктовать до конца свой роман.
Подумать только, а мы с Оником в это время веселились с друзьями и нашими красивыми подругами! Слави умирал, а мы в это время поднимали рюмки с анисовкой, произносили тосты, рассказывали анекдоты… Да и откуда было знать! Точно третьего у меня было какое-то предчувствие, будто кто-то давил мне на грудь, сидел на мне и пытался задушить. Но я объяснил себе это состояние большим количеством выпитого, да и не удобно как-то атеисту вдаваться в мистику и телепатию. И все же я что-то почувствовал. Умирал Слави… Большой, великий человек, и не важно, что его называли пьяницей и скандалистом. Если даже он и пил, то что из того? И я пью не меньше. И все равно оставлю какой-то след в болгарской литературе.
II
Седовласый лев
С Марком Твеном, великим американским юмористом и сатириком, я познакомился при исключительно странных обстоятельствах. Знакомство было беглым, наш диалог, продолжавшийся всего полчаса, в сущности, не был диалогом, потому что говорил только Марк Твен, а я молчал, простите, как пень. Но и этого оказалось достаточно, чтобы встреча имела огромные последствия для моего развития как личности и писателя.
Хочу сразу же подчеркнуть, что эта встреча произвела сильное впечатление не только на меня, но и на Марка Твена. В своем небольшом рассказе «Как меня подвели в Ньюарке» он не без волнения описывает это свое первое знакомство со мной. Разумеется, как и полагается, в нем большая доля художественного вымысла. Когда мы встретились, я был молодым человеком двадцати лет, а он представил меня стариком, который одной ногой стоит в могиле. Познакомил нас мой дядя Михаил Колони, эмигрант, много лет живший в Париже, в то время уже пожилой человек. Твен же представил его молодым джентльменом, племянником старика, т. е. моим племянником, который играл, но прихоти писателя, неблаговидную роль. Место действия перенесено из Парижа, где действительно произошла встреча, в маленький американский городок Ньюарк (сейчас он слился с мегаполисом — Нью-Йорком). Великий писатель позволил себе и еще одну вольность — его рассказ был опубликован в 1872 году, а встреча в Париже произошла спустя двадцать три года, во время его кругосветного турне с публичными чтениями юмористических рассказов. Как видите, немало неточностей и вольностей, но я не сержусь — к гениям нужно быть снисходительными и прощать им слабости.
А в целом в рассказе, за небольшими изменениями, повествуется о том, как все произошло. Я позволю себе привести здесь из него цитаты, а потом расскажу, как все было на самом деле. Все это, вероятно, представляет интерес и для науки. Психолог, например, которого занимает научная сторона писательского труда, извлек бы для себя ценные выводы о том, как двое одаренных людей по-разному воспринимают одни и те же вещи.
Цитирую:
«Вы, может быть, помните, что совсем недавно я выступал с лекцией перед молодыми людьми, членами какого-то общества. Перед началом лекции ко мне подошел один из этих молодых джентльменов и сказал, что у него есть дядя, который неизвестно по какой причине потерял способность что-либо чувствовать. Со слезами на глазах этот молодой человек воскликнул: