Четвертый хранитель
Шрифт:
Тайнопись Z
От Симона Черного
4 ноября 1483
Вильно
Гостиница «Корона Витовта»
Елизару Быку
Рославль.
Дорогой друг!
Я думаю, ты уже получил копию последнего донесения брата Саввы, с описанием наставления Великой княгини о том, как ее юный сын должен относится к своему еще более юному племяннику. Я думаю, впрочем, что Савва прав и непосредственной угрозы нет, однако, он также прав и в том, что нам необходимо предпринять некие предупредительные шаги.
Хорошенько поразмыслив об этом, я пришел к следующему выводу: мы ни на секунду не должны забывать о византийско-итальянском воспитании Софьи, поскольку уже не раз имели случай убедиться в ее уме, проницательности и огромной силе воли, не говоря уже о весьма высоком образовании — и я полагаю, что не только в Великом Московском Княжестве, но и во всей Восточной Европе вряд ли найдется еще одна столь образованная женщина. При всех наших и моих личных усилиях, образование нашей дорогой Волошской сестры Елены, к сожалению, находится на порядок ниже, не говоря уже о ее довольно мягком характере, который нам так и не удалось закалить. Поэтому, я думаю, что если мы начнем действовать прямолинейно, Софья немедленно обнаружит это, насторожится, и самое страшное для нас, что может произойти — она заподозрит Савву.
Предлагаю действовать окольным путем. Просматривая донесения Саввы за последние несколько лет, я наткнулся на одно из его первых писем, в которых он, как единственный свидетель, описывает встречу Софьи с ее братом Андреасом и племянницей Марьей. Именно тогда, Марья должна была идти под венец с Верейским князем Василием Удалым, и Андреас пожаловался сестре на постыдную бедность невесты. Тогда Софья втайне от супруга принесла откуда-то и передала своей племяннице ларец с драгоценностями, которые были частью приданного первой жены Ивана — Марьи Тверской. Я думаю, что такой скупец, как Иван был бы весьма неприятно удивлен, узнав, что его супруга в буквальном смысле украла драгоценности первой жены, которые по сути дела должны были перейти к сыну покойной Марьи Тверской и мужу нашей Волошской сестры — Ивану. Он надолго рассердился бы на супругу, а мы знаем, что гнев его бывает продолжительным. Это резко сократило бы возможности Софьи вредить невестке и автоматически приблизило бы великого князя к сестре Елене, которой, согласно нашим наставлениям, кажется, удалось завоевать нежную симпатию свекра.
Вот я и думаю, что было бы не плохо, если бы Иван как-нибудь узнал о пропаже тверского приданого. Жаль, что наш добрый друг, дьяк Федор Курицын, которого Иван так любит, выехал с посольством в Венгрию, братьям же нашим Алексию и Дионисию такое дело не с руки.
Мне помнится, что у тебя есть человек, приближенный к Ивану Юрьевичу Патрикееву, который, как ты вероятно помнишь, не только двоюродный брат, но и ближайший тайный советник Великого Московского князя. Я уверен, что твой блистательный ум найдет способ, как убедительно, осторожно и безопасно провести эту комбинацию.
А теперь о приятном.
Приближается славная дата твоей зрелости, и я уверен — ты помнишь, что она совпадает с другой: тебе исполняется ровно сорок, а нашему братству ровно двадцать! Я отлично помню, что именно в твой двадцатый день рождения, мы приняли окончательное решение и встали на тот путь, по которому с некоторыми успехами идем уже два десятка лет. Предлагаю должным образом отметить это, встретившись в твоем уютном закрытом шторами кабинете в Рославле.
Недавно я виделся с доктором Корнелиусом, и он также с теплотой вспомнил нашу первую встречу, когда, как ты помнишь, мы привлекли доктора к странному и так никогда и не завершившемуся (первый блин комом!) делу с тем старцем из Саватьевой пустыни, на которого мы возлагали столь большие, но так никогда и не состоявшиеся надежды. Конечно, жаль, что нам не удалось отыскать легендарное сокровище, но уже само то, что благодаря его поискам, мы заполучили в наши ряды такую выдающуюся личность, как доктор Корнелиус Моркус, можно считать нашим первым грандиозным успехом, быть может, более ценным, чем любое сокровище мира.
Кстати, доктор Моркус сообщил мне, что ему удалось (нет — он действительно гений!) уже два раза поменять лицо Степану Ярому и увеличить годность этого лица до трех лет.
И еще одно.
В будущем году король снова покидает Литву и возвращается в Краков — заканчивается четырехлетний срок его пребывания в великом княжестве. По этому случаю, в Вильно будет дано множество прощальных балов, и я, должно быть, задержусь до отъезда короля… Да-да, я знаю, что ты сейчас улыбнешься, но я действительно, ничего не могу с собой поделать — люблю присутствовать при исторических событиях в момент их свершения.
Последнее, действительно важное, хотя и мрачное событие в Литве, произошло на моих глазах два года назад, в Вильно, когда князьям Олельковичу и Ольшанскому палач, при огромном стечении народа, отрубил головы…
Князь Ольшанский был удивительно прекрасен в минуту смерти, и мне показалось, что я видел в толпе соломенную вдову-девственницу, княжну Кобринскую, то бишь княгиню Бельскую, всю в черном и с маленьким букетиком полевых цветов в руках…
Не думаю, что отъезд короля из Литвы может хоть немного сравниться по значению с этим трагическим событием, однако, внутреннее чутье подсказывает мне, что я должен задержаться до этого времени.
И так, дорогой друг, до встречи у тебя в Рославле, на двойном юбилее.
Во славу Господа Единого и Вездесущего!
— Ну, будет топтаться у двери, Иван! Я же слышу, что ты там — входи!
Великий князь Иван Васильевич встал от стола и, ойкнув от боли (уже и зимой проклятые болячки донимают — нет, надо больше двигаться! )пересел на краешек черного византийского трона. Этот неудобный, хотя и внушительный трон с двуглавыми черными орлами над высокой спинкой, привезла ему в своем приданом Софья, подчеркнув, что сам последний византийский император Константин сидел на нем одно время, а после того, как ему соорудили новый, подарил этот трон деспоту морейскому Фоме, своему брату и отцу Зои. Сначала трон не понравился Ивану Васильевичу, а его супруга еще не смела настаивать, но к тому времени как привезенные ею итальянские мастера построили новые каменные палаты Кремля, Софья имела уже достаточно влияния чтобы убедить супруга сидеть именно на этом троне, подчеркивая византийскую преемственность московской державы.
Иван Юрьевич Патрикеев бесшумно открыл дверь, бесшумно затворил ее за собой и бесшумно подошел к Ивану Васильевичу, улыбаясь во весь рот.
— Ну, где ты шлялся весь день? — капризно скривив губу, спросил Иван Васильевич.
— Сейчас доложу, государь. Позволь присесть, у ног твоих, а то мои совсем уж не держат.
Великий князь кивнул, и тучный Патрикеев, кряхтя, примостился на ступеньках у подножия трона.
— А был я, государь, на Замоскворецкой заставе, где мастер Аристотель испытывал новые пушки.
— И как? — Живо заинтересовался Иван Васильевич.
— Отменно, государь! Думаю ни у кого в Европе таких нет. Так что, ежели, например, пожелаешь ты двинуть войско на какое княжество, то против таких пушек никто не устоит.
— Ну, ты же хорошо знаешь, братец, — с притворным смирением сказал Иван Васильевич и перекрестился. — Господь не велит проливать кровь ближних наших, и потому, я всегда стараюсь сделать все миром …
— Да-да-да! — закивал головой Патрикеев. — Вот и в Новгород мы тоже, помню, как сейчас, миром ходили.
— А собственно, какое княжество ты имел в виду?
— Никакого конкретно, государь. Ну вот — Верейское тут у нас как-то повисло — ни то, ни се… Да и с Тверью надо что-то думать. Кстати, государь, сын твой и наследник — Великий князь Иван Иванович — он же по матери Тверской…
— Ну и что? — настороженно спросил Великий князь.
— Нет, нет, ничего! Так, к слову пришлось. Как хороша, однако, супружница его, Елена-то Волошская, после родов еще боле похорошела.
Великий князь невольно улыбнулся, и его глаза потеплели.
— Да уж, невестка у меня на славу вышла… Это правда.
— На славу-то, на славу, да отчего-то мало ты ее жалуешь, государь. Ты уж прости меня, не как боярин и не как советник твой, а как брат брату скажу. Позволишь?
— Ну-ну, — насторожился Великий князь.
— Свадьба была — ничем знатным не пожаловал. Ну что там ей какие-то горностаи, хоть бы камешек один подарил… Или вот — наследника престола родила — опять ничего не пожаловал.
Иван Васильевич смутился.
— Гм… Ну что ж, братец боюсь тут ты прав. Но что поделаешь — все дела, дела, да дела державные, — пожаловался он. — За ними не упомнишь… А и, правда… Надо подумать, чем бы ее пожаловать-то?
— О! — Воскликнул Патрикеев с такой искренностью, будто именно сию минуту пришла ему в голову эта мысль. — Вот заговорили мы о Твери, я и вспомнил! У тебя же саженье-то, — приданное Марьино есть! Я помню, целый сундук камней всяких был у нее. После смерти великой княгини я тебе сам в руки дал ларец-то этот. Ты еще сказал: «Давай укрою, чтоб не пропал».
— Действительно, молодец брат! — хлопнул Патрикеева по спине Иван Васильевич. — И точно в самый раз ей подойдет. Как-никак она теперь тоже Тверская, по Ивану.
— Рад служить, государь, — слащаво улыбнулся Патрикеев, и, кряхтя, поднялся на ноги. — Ой, пойду, лягу, старость — не радость. А и Аристотель наш тоже постарел совсем: сегодня, как из пушки стрелял, смеху было — в сугроб упал, оступившись. Ну что поделаешь — ему уж за шестой десяток перевалило.
— Это плохо, — насторожился Иван Васильевич. — Надо к нему лекаря приставить. Не дай Бог помрет, — кто ж нам пушки лить станет? — И вдруг какая-то мысль пришла ему в голову. — Слушай Патрикеев, а не сбежит ли он от нас тайно в свою Болонью, уставши от Московской службы.
— И-и-и, государь, ни за что! Во-первых, никто ему десять рублей в месяц как ты платить не будет, а во-вторых, в Болонье-то темница его ждет, там до сих пор нашего мастера ищут, за подделку ихних монеток-то.
— Ах да! — Успокоено рассмеялся Великий князь. — Я и забыл. Ну что ж. Дай Бог ему здоровья, да и тебе тоже. Ступай.
— Благодарю, государь, — кланяясь и пятясь к двери, почти прошептал Патрикеев и добавил — так ты не забудь про…
— Помню, помню, прямо сейчас возьму, завтра и пожалую.
Дождавшись, когда Патрикеев выйдет и, для верности заглянув за дверь, Иван Васильевич направился в дальний угол, где стоял его рабочий стол, весь заваленный свитками грамот и документов, открыл маленький ящичек, вынул оттуда золотой ключ, подошел к стене и открыл потайной шкаф.
Некоторое время он стоял неподвижно, не веря своим глазам.
Шкаф был пуст.
Иван Васильевич запер его, медленно положил ключик в ящик, и задумался.
Кто знал? Патрикеев не знал. Да никто не знал. Никто кроме Патрикеева сюда не входит!!! Стоп! Софья! Софья спрашивала… Да, да, да… Когда ж это было… А-а-а, после рождения Василия… Пришла… О чем-то говорили… Я обнял ее, поблагодарил за сына… Она села на мои колени и зацепилась поясом… Ящик открылся… «Ой, какой ключик! А от чего это?»… Я пытался отговориться… Она пристала, как банный лист… «Памятки от полюбовниц прячешь!» И в слезы… «Я тебе сына родила, а ты…» Вот тогда и проявил я слабость: открыл ключом шкаф вынул, да показал ей Марьино приданое. Вроде, стыдно Софье тогда стало. Руку поцеловала, прощения попросила. Думал, забыла уж давно… Ан, видно нет. Точно она!!! Больше некому!