Четвертый хранитель
Шрифт:
— Тучков?
— Да, государь. — Тучков ударил лбом об пол.
— Патрикеева ко мне, и если в пять минут не справишься — в Преображенский монастырь до конца дней.
— Слушаю и повинуюсь, государь! — Вскочил на ноги Тучков.
Спустя несколько минут, Тучков втолкнул полураздетого Патрикеева и, трижды перекрестившись, осел по стене под дверью, гадая про себя — успел или не успел…
— Что стряслось, государь? Заговор? Покушение? — запыхавшись от бега, испуганно спрашивал Патрикеев.
— Тебе известно, где в настоящее время находится Удалой со своей супругой?
— Нет, государь, но узнаю через минуту.
— Прикажи своим добрым людям немедля схватить князя Василия Верейского с его княгиней, и, не взирая на час, доставить ко мне, сюда.
— Разумеется, государь. Твоя воля — закон!
Не успел Иван Васильевич покинуть покои супруги, Софья тотчас вскочила с постели.
Испуганная Аспасия торопилась к ней.
— Государь в гневе, — шепотом полуспросила-полусообщила она.
— «Гнев, о богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына…», — думая о чем-то своем иронически процитировала Софья. — Паолу и Беренику ко мне, живо!
— Береника! — Сказала Софья, и верная фрейлина по одному виду своей госпожи поняла, что дело серьезное. — Немедленно поезжай в моей повозке к Марии и Василию и, во что бы то ни стало, привези обоих сюда! Сейчас же!
— Да, государыня, — присела в низком поклоне Береника и выбежала.
— Слушаю, государыня, — заняла ее место Паола.
Итальянка Паола, самая обольстительная из фрейлин Софьи за десять лет жизни в Москве прекрасно овладела русским языком, но чарующий южно-итальянский акцент, который у нее остался, действовал на мужчин неотразимо.
— Паола! Чего бы тебе ни стоило, отыщи, разбуди и приведи ко мне Алексея Полуехтова, который в отсутствие Федора Курицына, является главным дьяком моего мужа…
— Да-да, я знаю, госпожа, — я лишь переоденусь и, через полчаса, он будет у вас.
Паола справилась быстрее.
Через полчаса молодой дьяк Алексей Полуехтов, (сын старого дьяка Алексея Полуехтова, погибшего четыре года назад во время большого Московского пожара), старуха-мать которого до сих пор жила в маленьком сельце, вдали от Москвы, боясь высунуть оттуда нос, едва избежав казни двадцать лет назад в том страшном и странном событии, когда умерла первая Великая Московская княгиня Марья Тверская, припал к ногам государыни.
Вследствие грехов и вин своих родителей, Алексей Полуехтов всегда чувствовал себя так, будто над ним висит пресловутый меч Дамокла, о котором он когда-то прочел в мудреной греческой книге. Единственным утешением было то, что великая княгиня с момента ее появления при Московском дворе, в течение целых десяти лет проявляла к нему неслыханную доброту, никогда ничего не потребовав взамен. Благодаря ей, Алексей Полуехтов, имел собственный дом в собственной деревне (причем мало кто об этом знал), а щедрые подарки, которыми от случая к случаю одаривала его Великая княгиня за всякие пустяшные, канцелярские работы, поручаемые именно ему, несмотря на то, что имела собственного канцлера, сделали его вполне обеспеченным. Однако, будучи профессиональным дьяком, а, стало быть, человеком неглупым, образованным и по роду своей деятельности дипломатом, он прекрасно понимал, что просто так ничего не бывает, что рано или поздно какие-то его услуги понадобятся Великой княгине, и молил Бога лишь о том, чтобы эти услуги не привели его потом на плаху.
Стоя на коленях перед Великой княгиней, он склонил голову, чтобы скрыть волнение и смертельную бледность лица, потому что прекрасно понимал — вот оно то, чего он ждал и боялся. Вот оно то, отчего, быть может, уже через несколько дней, его голова, отделенная от туловища, хлопая глазами, упадет в плетеную корзину с опилками.
— Скажи, Алексей, — ласково и сладко улыбаясь, спросила Софья. — За десять лет нашего знакомства и моей к тебе привязанности, попросила ли я когда-нибудь хоть о какой-нибудь услуге?
— Нет, государыня, — едва слышно пролепетал Полуехтов. — Никогда. Напротив ты осыпала меня, государыня, множеством щедрых милостей, и я нахожусь перед тобой в неоплатном долгу. Единственной мечтой моей жизни, является послужить тебе в меру моих слабых и ничтожных сил.
— Встань с колен, Алексей, и сядь напротив меня. Мы же не в Европе, где короли не велят подданным сидеть в своем присутствии, у нас тут все просто, по-домашнему, и честно говоря, мне это очень по душе. Настал час, кода ты, Алешенька, можешь оказать мне вполне посильную услугу.
Алексей вскочил с краешка лавки, на которую присел, и, бросившись к ногам Софьи, поцеловал длинный и загнутый кончик ее парчового сапожка.
— Приказывай, государыня!
— Это лишь просьба. Причем выполнить ее тебе будет весьма просто. Она по твоей части. Видишь ли, моя племянница, которую я очень люблю, — ведь, ты знаешь, как мало родственников у меня осталось, — вместе со своим супругом, князем Удалым… Э-э-э… — Софья вздохнула, и как бы решилась на что-то. — Я открою тебе некую сугубо семейную тайну. Ты, вероятно, заметил, что они уже три года живут в браке, но Господь не дал им потомства. В Риме у меня есть знакомый лекарь, который поможет им. Однако… — Софья замялась. — Великий князь не верит в римских лекарей, а я бы хотела, чтобы императорский род Палеологов не угас со мной или с Андреасом. Одним словом, я вспомнила, что это именно ты пишешь проездные грамоты за рубеж, и подаешь Великому князю на подпись, и печать он тебе тоже иногда самому поручает ставить, верно?
— Верно, государыня, — едва слышно прошептал Полуехтов, и лицо его из бледного стало серым.
— Выйдите все! — приказала Софья.
Аспасия и Береника покинули спальню. Софья склонилась к уху Полуехтова.
— Алеша, я уже достаточно изучила московитские порядки. У-в-е-р-е-н-а, что у тебя есть чистая грамота, с подписью моего дорогого супруга и с оттиском его печати. Ну, не бойся, скажи мне честно, Алексей и ты обретешь мое пожизненное покровительство.
— Есть, — едва слышно прошептал Полуехтов.
— Отлично, — сказала Софья. И горячо зашептала, сжав плечо Полуехтова с такой силой, что ее тонкие пальчики впились в ключицу так, что еще целый месяц Полуехтов нежно разглаживал царственные синяки. — Мне нужна грамота с подписью и печатью Великого князя, разрешающая свободный проезд через границу Великого Московского Княжества в Литовское княжество и далее, моей племяннице Марье и ее супругу князю Верейскому Василию Михайловичу.