Четвертый Рим
Шрифт:
— Шеф где? — умоляюще спросил рыжий, не замечая сурового взгляда секретаря.
— Отдайте хитон, — вдруг сказал секретарь, — он прокатный. И не дело педагогов хитоны по коридорам носить. Да вы его смяли, не отгладишь, — всплеснул он руками. — Идите лучше к директору.
3. ВЗРЫВ
Рыжий педель открыл дверь и, припадая почему-то на левую ногу, зашел в директорский кабинет. Каково же было его удивление, когда он увидел педсовет в том же составе, как и утром, возглавляемый свежим и подтянутым Стефаном Ивановичем.
Весь учительский коллектив встретил появление педеля настороженным молчанием. Хотя туловище его от шеи до ног было закутано
— Коллега, — шепнул ему конфиденциально Пузанский, — вы бы хоть ванну приняли. — Что с вами произошло за столь небольшой промежуток между заседаниями? Свалились с балкона или подверглись нападению сексуального маньяка?
— Обидно, — сказал рыжий, не задумываясь. Он, покачиваясь, сделал шаг вперед и повалился боком на стул. — Вы, коллега, иронизируете, а на меня в самом деле не далее как полчаса назад напал гомосексуалист. — Ему показалось, что он говорит еле слышным шепотом, но в тиши его слова прозвучали звонко и отчетливо. Тотчас все взгляды обратились на рыжего, а некоторые и на директора.
— Коллега шутит, — решительно прервал его Пузанский, наступая гиппопотамовой своей ножищей на носок ботинка педеля. — Он ведь с ночного дежурства, еще не спал.
Разрядив таким образом атмосферу в кабинете и ткнув рыжего под столом в бок, Пузанский как ни в чем не бывало вытащил из оттопыренного кармана банку импортного пива и стал рассматривать этикетку: не просрочено ли? Однако благодушное его настроение не передалось коллегам.
— Прежде чем разыгрывать спектакль, не мешало бы определиться в жанре, — выступила в роли застрельщицы преподавательница литературы и до недавней, не бог весть какой сложной операции мужчина — Ева. — Если я персонаж высокой трагедии, как я до сих пор и воспринимала наш педагогический совет, то вне зависимости от того, палач я или жертва, я сохраняю самоуважение. Могут меняться этические ориентиры, но неизменен факт значительности происходящего. Если же меня вовлекают в грязный фарс, причем неизвестно даже, в роли действующего лица или наивного зрителя, то я попросила бы уволить меня от такого спектакля. Мне казалось, что канва нашего сегодняшнего действа — убийство студента, причем и ранее обиженного судьбой до умопомрачения. Потому что только в умопомрачении, вызванном генетическим уродством, можно объявить себя живым богом и, преодолевая сопротивление социальной среды, вызвать поклонение к себе. И вот этот незаурядный, искалеченный не только судьбой, но и людьми мальчик, может быть, гениальный мальчик, может, в самом деле проявление живого бога, убит своими сверстниками. Мы же ведем себя как шуты, злобные шуты, готовые все исковеркать. Играйте, если хотите, свои спектакли, но я пришла сюда, влекомая великой идеей возрождения страны, и, если все сводится к шутовским обрядам и вспышкам, я не хочу оставаться в лицее.
"Если закроешь глаза, — подумал Пузанский, — никогда не поверишь, что всю эту гневную, а главное, искреннюю тираду произнесла совсем юная женщина, а не средних лет дебелая мадам. Удивительное, конечно, существо. Юность, искренность и...мудрость, которую она, наверно, впитала еще до рождения, в мужском обличье. И вот результат — Ева, но Ева невинная, не стремящаяся к грехопадению и тем более привлекательная. Из какого музея она вынесла это черное платье с пышными рукавами и нитку розовых кораллов вокруг высокой шеи. Кто из женщин носит украшения на каждый день..."
Ева села. Несколько минут поле ее выступления было тихо, словно каждый член педагогического совета примеривался: сможет ли он сказать что-либо столь же значительное, чтобы сравниться с ней.
Наконец встал отец Яков, проживший много лет в русской общине Иерусалима и вернувшийся, чтобы летописать гибель империи. Директору удалось завербовать его в педагоги, соблазнив возможностью покопаться в древних славянских рукописях, переданных в лицей еще до разрушения национальной библиотеки полчищами крыс. Отец Яков читал курс славяно-византийской филологии и очень редко принимал участие в учительских сходняках.
— Горячишься, а не права, — укоризненно обратился он к Еве, которая, ни на кого не глядя, сжав кулачки и вытянувшись, сидела на стуле рядом с ним. — Не смотришь в корень явлений, а все по воздуху, по воздуху. — Он сделал плавающий жест ладонью, будто прогоняя ее над гребнями только ему видимых волн. — Отдадим покойному должное, но и спросим себя: кто он был, по какому в конце концов обряду его хоронить? Случайно ли, что этот юноша, не достигший еще двадцати лет, обозвал себя Шивой — ох, недобрым богом. Не христианский это бог, но и самое поверхностное знакомство с кришнаитским вероучением выдает нам, что Шива — это полубог, управляющий гунной невежества и уничтожающий материальный мир. Злой бог! Чем же был влеком этот юноша, что из трех гунн: саттва-гунна — добродетель, раджа-гунна — страсть и тамос-гунна — невежество он выбрал третью, все разрушающую?
— Да из-за рук он выбрал имя бога Шивы, — вскочила Ева. — Что вы думаете, он читал ваши древние сказки? Просто увидел картинку или фотографию индуистского храма, а может, по телеку танец индийский, мифологический. Есть такие танцы, где две или три танцовщицы, манипулируя руками, создают облик многорукого бога. Но принять имя — это одно. И совсем другое — превратить свое уродство и немощность в объект поклонения.
— Истинно, — маскируя икоту, вступился рыжий педель и на редкость удачно продолжил: — На самом-то деле по этим индусским верованиям четыре руки было не у Шивы, а у Вишну. Я прочитал это в энциклопедии, — укрепил он собственное высказывание, остальные преподаватели по-прежнему игнорировали его, и рыжий вновь позорно икнул.
К тому времени Пузанского уже слегка разобрало от немецкого пива, и он поспешил внести свою лепту в дискуссию.
— Простите меня, недостойного, — поклонился он Еве, — но, по-моему, вы излишне упрощаете, я бы даже сказал, вульгаризируете картину. Бог индусов Тримурти был един в трех лицах еще раньше христианского. Это были: Брахма, создатель вселенной; Вишну, ее хранитель; и Шива, разрушитель. Прежде чем Шива возвысился и стал величайшим, он после гибели верной супруги своей Сати наложил на себя схиму, отдалился от богов и стал отшельником. Нагой, заросший волосами с головы до пят, весь обсыпанный пеплом, с тлеющими углями в руках, Шива носился по холмам и лесам. Так он забрался на вершину горы к семи мудрецам. Их жены сбежались глазеть на никем не узнанного безумного бога, а он кричал по-ослиному, рычал быком, выделывал различные неприличные телодвижения. Пляски и пение Шивы зачаровали добродетельных жен, не знавших оргазма от великих мудрецов. Они обступили доблестного и преследовали его, куда бы он ни направлялся, норовя подержаться за священное место.
Небесные мудрецы в мозгах и священных книгах безуспешно отыскивали заклятия, которые, естественно, не могли ни остановить Шиву, ни вернуть жен. Наконец, объединив усилия мысли, они сумели лишить бога его детородного члена, следом исчез и сам Шива. И сразу прекратился порядок времен, смешались звезды на небе, а мудрецы утратили то, что считали мужской природой. Ошалевшие, они бросились к Брахме, тот повелел сделать макет члена Шивы в виде лингама. Следуя указаниям жен, мудрецы смастерили его из самого высокого дерева в их сосновом лесу и целый год поклонялись естеству. Весной Шива навестил их с недостающими деталями туалета и объяснил, что умащение тела пеплом и нагота нужны ради очищения от грехов, подавления страстей и обретения высшего мужества. С тех пор лингам повсеместно почитается как образ Шивы, символ мужественности и верности.