Четвертый Рим

Галечьян В.

Так что выбор веры и бога этим несчастным вполне объясним и естествен,— с этими словами Пузанский последним глотком осушил банку и грустно спрятал ее в стол.

— Так вот чему они поклоняются! — оскорбленная в невинности, закраснелась Ева, но не смогла сдержать женского любопытства: — И что там дальше случилось с этим Шивой?

— Все вернулось на свои места, — успокоил Еву Пузанский. — Потом он с новой-старой женой целый год не вылезал из постели. Весь пантеон богов насилу соскреб у него с ... — тут преподаватель сделал паузу...

— Ах, — вздохнула Ева.

— Именно с того самого органа, — подхватил ее Пузанский, — боги добыли капельку семени.

— Я не изучал, как вы, философию Востока, — вежливо и тихо вновь вступился отец Яков, — но и крайне поверхностного

знания достаточно, чтобы сделать вывод о предопределении сим учением трагической судьбы этого искалеченного юноши. Насколько я знаю из информации, поступающей от педелей и концентрирующейся в личных делах на дискетах, этот человек объединил вокруг себя порченых для зла, и в том, что зло схватило именно его, нет ничего удивительного. Назовите мне хотя бы одно доброе дело, которое он или его друзья совершили в лицее, и я соглашусь похоронить его по христианскому обряду. Но такого дела нет, потому что его сознание было замутнено картиной собственного уродства, и весь мир казался ему злобным и недостойным доброты.

— Но кто его учил доброте?

Мы все учили его. Но его глаза были закрыты злобой. На мои лекции он просто не ходил, Ничему нельзя научить человека против желания. Даже добру.

Встал Стефан Иванович, поправил свежий венок на затылке.

— Я вижу, — сказал он, — что мнения у нас разделились. Это замечательно. Шива, конечно, ни к кому на лекции не ходил, потому что он стеснялся. Он мне сам рассказывал еще в первый год учения, что его задразнивают. Он и бросил ходить. Но экзамены он сдавал сам, а не его новое воплощение. Значит, готовился, учил конспекты. Теперь с его смертью мне будет труднее удерживать студентов от взаимных нападений. Кстати, после набега уличных еще один наш ученик лежит в лазарете с разбитой головой. Однако о нем никто не торопится позаботиться. А он защитил наш дом ценой здоровья. Я предлагаю послать к нему наших непримиримых дискуссионеров со словами привета и подарками.

Последние слова директора были прерваны странным событием. Раздался громкий треск, и часть пола разверзлась. Из широкой щели вырвался столб дыма и пыли, окутавший всех собравшихся с головой. Среди педагогов поднялась самая настоящая паника, потому что мина могла оказаться не одна. Часть из них, перепрыгивая через щель и расталкивая друг друга, устремилась к двери и сразу закупорила проход. Другие скучились вокруг директора и мужественно ждали, когда осядет известковая пыль.

Взрывы, к счастью, не возобновлялись, щель в свою очередь также не проявляла намерений к росту, и смельчаки, которые решились подойти к ее краю, услышали явственно монотонное гнусавое пение в ее глубине. Новую панику внес совсем потерявший голову секретарь Володечка, который мирно спал в закутке директорского кабинета, а когда прогремел взрыв, от страха потерял сознание. Придя в себя через несколько секунд и обманутый облаком дыма, Володечка с криком: "Пожар!" — ринулся спасать директора и провалился в щель.

Гнусавое пение внизу тотчас стихло и сменилось воплями, напоминающими блеяние овец. Потрясенный судьбой своего протеже, кашляя и протирая глаза, Стефан Иванович бросился к щели и встал у ее края на колени. Сначала сквозь дым и осыпавшуюся штукатурку он ничего не смог разглядеть, но когда облако рассеялось, изумленному взгляду педагога явился богатый открытый гроб, установленный на столе прямо под щелью. На сафьяновой обивке гроба выделялась лежащая на подушечке прекрасная голова Шивы, с которым соседствовали пышный зад и оголенные руки Володечки, которыми, казалось, он обнимал мертвеца. Вновь потеряв сознание при падении, Володечка, видимо, не представлял, как ему повезло, что он упал на Бога. Надо сказать, что ему повезло во второй раз. Заваленную штукатуркой крышку гроба сняли, чтобы ее очистить, как раз перед падением секретаря, непредумышленно освободив ему место. Однако, прислушавшись к возбужденным голосам шиваитов, собравшихся вокруг гроба, директор вдруг осознал, что везение его подчиненного не совсем полное, ибо верующие увидели в чудесном падении в гроб пышноволосого блондина с крупными формами и задом

чуть ли не знамение.

— Жертва, жертва! — послышался ропот вокруг гроба. Из толпы шиваитов выдвинулся Саша, вся грудь и голова которого были обмотаны бинтами, и завертелся волчком вокруг гроба. В его руке появился блестящий клинок, которым он размахивал перед самым носом лежащего без сознания Володечки. Сбежавшие педагоги тем временем стали возвращаться в кабинет.

— Взрыв? — спросил Пузанский, кашляя и протирая глаза.

— Похоже, — согласилась Ева. Ее длинное, почти до полу, платье из черного бархата посерело от насевшей на него известки.

— Там Володечку режут! — спохватился директор и, расталкивая педсовет, бросился вниз. Хорошо зная расположение помещений лицея, он не петлял, а сразу нашел аудиторию. Преданный рыжий педель, Ева, путающаяся в длинном подоле платья, меланхоличный Пузанский и другие члены педагогического коллектива устремились следом.

Двери аудитории оказались заперты и, несмотря на все усилия замечательно сильного преподавателя гимнастики, никак не хотели открываться. Между тем религиозный экстаз в аудитории все усиливался, пока наконец не завершился ликующим воплем.

— Убьют его, паразиты! — причитал Стефан Иванович, обхватив крестообразно обе створки дверей и чуть ли не лбом пытаясь их открыть. Под его локтем дергал дверную ручку мужественный преподаватель физической культуры, пока наконец не вырвал ее с треском. Окончательно озверев, рыжий педель с разбегу боднул дверь плечом и вышиб ее половинку вовнутрь.

Толпа разъяренных педагогов влетела в аудиторию и замерла у входа. В обрамлении двадцати горящих свечей на единственном в аудитории столе сиял усыпанный белыми лепестками лакированный гроб. Под обнаженным телом Шивы тоже абсолютно голый лежал Володечка, связанный по рукам и ногам, и щурил обезумевшие глаза на полуобвалившийся потолок, а все пришедшие проводить в последний путь своего Бога подвижники вертелись волчком вокруг гроба, выкрикивая обрядовые заклинания.

Увидев теснящуюся у дверей группу педагогов, шиваиты не прервали ритуальный танец. Продолжая кружиться вокруг гроба, они все теснее обступали его, почти скрывая своими телами стол. Рыжий педель, мучимый желанием исправить дурное впечатление, произведенное им на педсовет, выдвинулся вперед и, раздвигая круг студентов-шиваитов, неожиданно легко оказался у гроба. Володечка, так и не пришедший в себя, был им вытащен из-под мертвого Шивы и сгружен к подножию стола.

На этом успех педеля и кончился. Только он наклонился развязать веревки,стягивающие руки и ноги Володечки, как был опрокинут на пол сильным ударом в голову. На мгновение педель потерял сознание, а когда снова открыл глаза, его ослепило мелькание ног вокруг стола, под которым он лежал, спеленутый в несколько цветных халатов, так что торчала только одна рыжая голова. По яростным крикам педагогов, среди которых выделялся повелительный бас Стефана Ивановича, и ответному свирепому ворчанию шиваитов он понял, что схватка за его освобождение уже началась и, сделав героическое усилие, выкатился из-под стола. Тотчас он сообразил, какую совершил ошибку, потому что на его бока и незащищенное лицо немедленно посыпались пинки. Катиться дальше в лесу лягающих ног не было никакой возможности. Рыжий педель перевернулся на живот, втянул голову в воротник спеленувшего его руки халата и застыл. Потом он рассказывал, что не чаял дожить до освобождения от пут, чувствуя под ногами дерущихся, как утлая лодчонка в шторм.

Тут раздался второй взрыв, который снес чуть ли не полпотолка в аудитории. Куски штукатурки, обломки паркета и известковая пыль засыпали аудиторию вместе с находящимися в ней людьми и тем самым привели к вынужденному перемирию. Везде слышались вопли, стоны, чихи, возгласы изумления и боли. Стефан Иванович получил удар по голове скользнувшей в пролом книгой старинного философа и математика Шифаревича, в которой говорилось на более чем пятистах страницах о коварстве русских жидомасонов. Ранее он упрекал автора за скудость собранного материала, но теперь, потирая шишку на затылке, возрадовался, что книга не была толще.