Четвертый Рим

Галечьян В.

Вчетвером они с трудом подняли грузное тело, причем Орфей с великим усердием нес спящую голову, а Нарцисс суетливо брался то за одну ногу, то за другую и больше мешал, чем помогал. Китаец же со свойственной его племени старательностью залез буквально под тело и поддерживал врача на весу. По дороге им встречались больные и сестры, но никто не задал ни единого вопроса — так расшаталась дисциплина в психбольнице. Они беспрепятственно внесли спящего врача к себе в палату и, крепко связав, сунули под Никодимову кровать.

Самым обычным делом в Москве было то, что пропадали вдруг люди, и случаев таких было

столько же, сколько смертей от естественных причин, так что никто не пришел на следующее утро с обыском и не поинтересовался, что могло случиться с не в меру любознательным психологом.

У Никодима с китайцем по поводу судьбы врача состоялся тем же вечером долгий разговор. Друзья решили не растворять врача в серной кислоте и не скармливать подопытным собакам, и такие были в клинике, правда всего две-три и очень заморенные, а оставить в палате под действием наркотиков, зато перепробовать на нем все!

4. АКАДЕМИК

Несмотря ни на какие изменения за оградой, жизнь в сумасшедшем доме шла своим чередом, но случаются события, которые не в силах предсказать даже величайшие историки. И вот как-то в один, с виду ничем не примечательный денек из-за пней вышел весьма странный субъект в джинсах, пиджаке спортивного покроя в крупную клетку, в сиреневом блейзере и ярких кроссовках. Вместо шляпы его голову охватывал выкрашенный желтой краской бумажный круг с полями, который он с недавнего времени никогда не снимал, а во время климатических невзгод прикрывал прозрачным целлофановым пакетом. Если бы в тот день на вахте стояли историки, они бы не пустили этого типа на порог, но ученые никогда не опускались до подобных рутинных дел, а, как обычно, дискутировали.

Вновь прибывшего встретил Иезуит, весь засиял, побежал к наставникам сообщить радостную весть, а пока он это делал, коллега историков бросился им навстречу с распростертыми объятиями. При виде новенького Губин весь заклокотал, а Тойбин просто упал в обморок. Нарцисс зачерпнул ладонью воды из бассейна, но, увидев собственные пальцы в солнечных лучах, более не мог оторваться от незабываемого зрелища и забыл обо всем на свете.

Маленький, худенький третий историк со всклокоченным гребешком волос на голове очень напоминал птичку и так же удивительно подпрыгивал при передвижении, будто готовясь взлететь в любое время. Однако эта птичка была вовсе не безобидной, ибо именно ее происками произошла отставка обоих историков, а появившийся в заведении академик возглавлял единственную в Москве действующую кафедру истории в Государственном университете. Старожилы имели несомненное преимущество в живой силе, но профессиональная солидарность все же не позволила им выбросить вновь поступившего через забор. Месть профессоров проявилась в том, что они отказались слушать историю Наперсткова, хотя прекратить его вульгарную интерпретацию мирового порядка им не удалось.

Историки, как люди деликатные, внимания на своих обидах не заостряли и, конечно, не подслушивали беседы Наперсткова с монахом. Казалось, они вовсе забыли об их существовании, как вдруг академик и Иезуит напомнили о себе самым поразительным образом.

Однажды, сразу после завершения обеда в столовой, когда еще только-только отстучали ложки и были отодвинуты миски, а пациенты, блаженно откинувшись на скамьях, внимательнейшим образом прислушивались к работе собственных желудков, Наперстков торжественно поднялся со своего места и громогласно объявил:

— Пришло время открыть вам, верные друзья, что я оказался здесь далеко не случайно, а был заслан из космоса. По велению своего Высочайшего Покровителя, я принял образ земного странника, но на самом деле я вестник Логоса, воплощаемого в Солнце. Великие Посвященные, посылаемые с секретной миссией, имеют своим символом Солнце; и потому на мне великий знак, — важно коснулся своего козырька Наперстков.

— Истинно так учит нас эзотерическая церковь, — поддержал оратора монах, а психи никак не прореагировали, ничуть не сомневаясь, что присутствуют на законспирированной встрече резидента римского Папы со своим новым агентом.

Один лишь Нарцисс робко промямлил:

— Скажите, космический странник, в ваших путешествиях во Вселенной не встречалась вам девушка несказанной красоты по имени Анита?

Наперстков пожал плечами, прося уволить его от подобных вопросов, и продолжил поддержанный монахом, а Нарцисс, потрясенный описываемой оратором картиной, даже не решался перевести дух.

— Ежесуточные бдения, когда душа моя, отправленная во внешний мир, совершала путешествие по всему человеческому пути от предыстории до наших дней, а мозг мой изучал собравшиеся здесь чистейшие души, позволили прийти к неоспоримому выводу... — Тут академик сделал многозначительную паузу и, раздувшись как лягушка, провозгласил: — Эпицентр Мирового Времени здесь! Мы с вами находимся у самого выхода оси мировой истории!

Психи удивленно посмотрели под ноги, но ничего, кроме заросшего грязью, заплеванного цементного пола, обнаружить не сумели. Тогда они доверчиво взглянули на профессоров, но те, не желая дискредитировать науку публичной сварой, дружно рыгнули. Впрочем, почти тотчас от зависти к первооткрывателю у Губина свело живот, и он стремительно выскочил из-за стола.

— Этот невежда бросился патентовать наше открытие. Глупец! — сардонически расхохотался Наперстков и тут же перешел на грозный тон.

— Призываю вас, господа, в свидетели. Первыми об открытии заявили мы! — и он покровительственно обнял Иезуита.

Потому ли, что значение открытия было неизмеримо велико, или скорее из-за того, что оно опередило свое время, но академику довелось жестоко пострадать. Возмущенный логикой теории, Тойбин схватил половник, подбежал к ученому и с криком: "Будет тебе наука!" — со всего маху ударил его по голове. В результате монаху пришлось вынести безжизненное тело Наперсткова во двор на руках.

Опередившие их профессора, не замечая ничего вокруг себя, чуть не сбили оппонентов с ног, но поскольку насмехаться над потерявшим сознание человеком они не могли, то лишь сновали вокруг недостойной парочки, сверкая глазами, топая и обмениваясь восклицаниями. Выяснение отношений они решили отложить на более позднее время.

Придя в себя, Наперстков лучезарно улыбнулся и поманил профессоров. Те, естественно, не двинулись с места, фыркая, как кони, и всячески выражая свое презрение парии. Однако великий поэт и его друг Орфей, чтобы не упустить космической информации, подступили к Наперсткову совсем близко.