Четвертый Рим

Галечьян В.

— ...или от движения к покою, — уточнил для себя Губин, который усиленно заучивал декларируемые истины. — А Сатана, значит, несмотря на известный ему порядок действия ян и инь, снова точит когти.

Тойбин невольно дернулся, стремясь убежать, но Губин схватил его поперек туловища.

— Нет, не наш. Наш до сих пор в ностальгии по своему ангельскому прошлому.

— Он просто прикидывается!

— А-а-а-а! — закричали историки в ужасе и, схватившись за руки, побежали.

Заметив, однако, что, монах их не преследует, запыхавшиеся ученые вскоре остановились,

и Губин обратился к Тойбину.

— А с чего это мы побежали? Ведь все то, что ты мне рассказывал, — лишь эзотерическая теория. Весь этот Вызов-и-Ответ не про простого человека, а про мифического...

Согласившись, что спор их в самом деле зашел в тупик, историки дружно повели носами и, унюхав запах подгорающей на кухне каши, живо мотанули в лечебный корпус, пообещав дьяволу в монашеском облике изгнать его после обеденного перерыва.

Орфей и Нарцисс, никем более не отвлекаемые, с новым рвением принялись за работу. От усердного пения щеки Орфея раздулись вдвое, а животик Нарцисса к вечеру принял форму яйца. Друзья чувствовали, что их таланты стремительно развиваются со дня на день.

3. ПСИХОЛОГ

Почитаемые в сумасшедшем доме за истинно мифических людей, Никодим со своим коллегой-китайцем в отличие от остальных обитателей психушки все свободное время проводили в палате, никогда не показываясь во дворе.

— Знаешь, Ника, — задумчиво сказал китаец, вытирая рот после постного ужина и потягиваясь, — я старый охотник секреты и в жизни украл их больше какой-нибудь другой желтый джентльмен. Но один секрет я никак не разгадать. Может быть, ты помогать, раскрыв своя таинственная славянская душа?

— Душа душой, — отвечал Никодим, которого в отличие от тощего китайца постная каша вводила в раздражение аппетита, — только я не славянин, а татарин. Предки мои со славян дань собирали скакунами и красотками, поэтому со славянской душой у меня проблем нет. — "И души нет", — хотел он добавить, но почему-то промолчал. — Короче, подними со стула свою тощую задницу и поведай мне тайну, которую ты не сумел разгадать.

— Поведаю, — неожиданно легко согласился китаец, — хотя тайна велика есть. Уже месяц мы живем без централизованный управления и снабжения. Так кто же, черт побери, нас кормить и поить бесплатна? Кому нужна в этом сумасшедший мир на чуть подпорченная психа тратить драгоценная крупа?

Никодим улыбнулся равнодушно, лег на койку и прикрыл рукой глаза.

— Тебе, постороннему китайцу на нашем посткоммунистическом пиру, — медленно протянул он, — так и быть поясню. Понятно, что ни один кретин-чиновник не выделит отдельно существующему сумасшедшему дому ни грамма гуманитарной помощи. Да и какая гуманитарная помощь может быть от русского чиновника. Стало быть, наш дом имеет неограниченные стратегические запасы разного сорта круп и консервов. И нам с тобой, людям потенциально не богатым, лучше всегда держаться руками и ногами за юбку здешней сестры-хозяйки.

Он улыбнулся и жестом пригласил старика сесть к нему на койку.

— Рассказать тебе, какой секрет гложет меня? — улыбнулся он. — Нашел невидаль — дармовую жрачку. Вот ты мне объясни, какого хрена работает каждый день лабораторный корпус, и "больные" покорно несут свои изломанные тела на сомнительного качества процедуры.

Не успел он закончить, как в палату вошла толстая сестричка с добродушным румяным лицом и грузными ляжками и сказала:

— Никодим, голубчик, тебя опять психолог вызывает, хочет поиграть с тобой на сон грядущий в тестики. Да и энцефалограмму ты уже не делал дней несколько. Давай, дорогуша, прошвырнись.

— Это же парадокс, — замахал руками Никодим, когда нянечка вышла. — Какого черта я должен посещать шизанутого за всю масть невротика с его сраными тестами...

Отведя душу в значительно более крепких выражениях, Никодим со стоном поднялся с постели и стал-таки готовиться к неприятному визиту.

Поев из общего котла, историки решили прилечь, чтобы завязался какой-нибудь жирок на тощих животах, но, промучившись полчаса на одной кровати, которую сообща занимали для сохранения тепла, разом вскочили и, жмурясь на солнышке, стали одеваться. Жажда "доесть" злокозненного монаха и публично еще раз изложить свое понимание истории и природы привело их к фонтану. Иезуит и голые оппоненты историков в это время бродили между обломками мраморных статуй и собирали цветы.

— Священная история вершится ее вечным повторением в человеческой жизни, а не только в эзотерических спекуляциях, — начал Тойбин без всякого вступления. — Любое истинное событие не только указует на Высшее, но и само обладает Высшей значимостью и состоит в опыте поглощения индивидуального божественным. Там, где исчезает этот опыт, теряется постигаемый смысл и божественное меняется на свою противоположность.

— Понимая все это, я вернулся, — гордо выпрямился Губин.

— Вы можете не бояться меня, — прошептал незаметно подошедший Иезуит, поправляя венок на голове. — Я очень жалею, что не проявил достаточного смирения в обучении.

— Вот видишь, — обрадовался Тойбин, — подтверждение моей теории само пришло, — и продолжил, развеивая недоумение Губина: — Разве я не учил, что человек достигает цивилизации в ответ на вызов в ситуации особой трудности, воодушевляющей его на беспрецедентное до сих пор усилие.

— Действительно, — должен был согласиться Губин. — Ведь это мы с тобой создали систему особой трудности для него.

— Конечно! — воскликнул Тойбин и дружески хлопнул Губина по плечу. Тот поморщился, но отвечать не стал.

— Цивилизация несет погибель, возрождает же любовь! — провозгласил Орфей и схватился за губную гармошку.

— Любовь поднимет нас над всеми, — ухватил Орфея за ногу Нарцисс.

— Как же все-таки постичь истину, чтобы нести ее в массы? — вздохнул Иезуит, и историки невольно повернулись к нему.

— Существует один истинный путь получения волевого импульса, — презрительно оглядел монаха Тойбин. — Ты должен найти достойную историческую личность и вступить с ней в духовный союз.

Тут он напыжился, давая Иезуиту представление об истинном виде образца.