Четыре дня Маарьи
Шрифт:
Похоже, она понимала, о чем я хотела сказать. Пусть у меня и не получалось так складно, как у моего отца.
- Этим людям, — продолжала я, — дали больше времени на размышления, изобретательство, создание красоты. Эта часть людей — назовем ее интеллигенция — они как бы подсобные рабочие… — Тут я сообразила, что не смогла точно выразить то, что хотела сказать… Ведь подсобные рабочие — это обычно неквалифицированные люди, которые выполняют всякую черную работу. Но объяснить точнее я не смогла. Пришлось продолжать, как есть: — Сама подумай, Стийна, разве вправе такой подсобный работник презирать тех, кто этот хлеб производит? Верно? По-моему, художник должен быть счастлив, что есть те, которые дают ему хлеб
Стийна отбросила стебелек и сказала:
- Знаешь, кем тебе следует стать? Учительницей! Ты умеешь так хитро повернуть рассуждения, что правда и справедливость остаются за тобой.
Мне не хватило духу признаться, что я пересказывала объяснения отца, а сама додумалась лишь до того, что сказала о художниках. Отец говорил, что должен охранять лес, чтобы было из чего строить дома, делать мебель, бумагу и многое другое и чтобы было топливо для тех, кто, возможно, никогда в жизни и не был в лесу. А мать содержит в порядке, рекомендует и выдает книгу тем, кому надо пополнить свои знания или почитать что-нибудь веселое, занимательное, чтобы развлечься и отдохнуть… Мне не хотелось рассказывать сейчас Стийне о своих отце и матери.
Мы уже дошли до пятьдесят второго километра. По обе стороны шоссе высились горы гравия с чахлыми кустиками. Мы присели отдохнуть на два больших валуна. Вокруг камней цвели два маленьких кустика земляники и вьюнок поворачивал к нам свои бледно-розовые щечки.
Стийна достала из сумки свою тетрадь в обложке цвета вьюнка и вырвала оттуда листок.
- В детстве я часто болела. Но отец называл меня дармоедкой, а если мать пыталась встать на мою защиту, он ее бил. Кулаком. В лицо и в грудь, куда попало. Спьяну он всегда нарывается на скандал, а трезвым бывает редко, но и тогда придирается из-за любого пустяка. И еда ему не так приготовлена, и в доме грязно, и сад запущен. Одно время мать в дни получки караулила у конторы, чтобы забрать у отца хотя бы немного денег на домашние расходы. На людях отец и давал деньги, но вечером дома матери доставалось еще больше, чем обычно… Скажи, Маарья, вышла бы ты замуж за такого?
- Никогда!
Стийна написала на клетчатом листке:
Клянемся этими холмами, что никогда, никогда не выйдем замуж, чтобы не пришлось бегать по продуктовым магазинам и унижаться или делать то, чего не хотим. Стийна Тальвик.
Когда Стийна протянула мне шариковую ручку, чтобы и я подписала эту клятву, я сказала:
- Но ведь ты не написала, что за пьяниц…
- Значит, ты хочешь выйти замуж? — спросила Стийна, и брови у нее поднялись.
- Нет, сейчас, конечно, не хочу, но поди знай, что случится в будущем. Дети, и все…
- Дети? — перебила меня Стийна. — Тот, кто действительно хочет посвятить себя делу, должен жить один, быть отшельником, единственным грузом которого будут его мысли.
- Но я ведь еще не знаю, чему себя… — начала было я, однако взяла все-таки у нее ручку и тоже подписала.
- Разве же в жизни и без того не достаточно мучений, чтобы тратить себя на безобразные мелкие заботы? — спросила Стийна, развинтила ручку и вынула из нее стержень.
Она свернула нашу клятву тоненькой трубочкой и вставила в корпус ручки вместо стержня, затем свинтила корпус и сунула ручку в песчаный склон над нашими головами, наскребла поверх нее еще немного песка, и наша клятва оказалась замурованной. Глядя на торжественное выражение лица Стийны, я почувствовала легкий страх — словно дала сатане палец… Но Стийна, сияя, прыгнула со склона на дорогу, словно гимнастка. Не испортила ей настроение и моя подначка:
- Лет через десять под покровом темноты крадучись подберется сюда прекрасная дама по имени Стийна, а фамилия у нее будет… поди знай какая. Дама достанет из ридикюля мотыгу, слегка «обработает»
Стийна только засмеялась, а у меня на душе полегчало, словно вместе с клетчатым листком, на котором была написана наша страшная клятва, Стийна похоронила свои горестные мысли.
Вскоре мы попытались остановить желтый тупорылый автобус, он замедлил скорость и затормозил-таки через десяток метров.
- Скорее! — поторопила я Стийну.
- Мы едем к Сюргавере, — объявил молодой веселый водитель. — Рим? Ну от Сюргавере до Рима каких-нибудь пятьдесят километров, сможете и пешком дойти.
В автобусе было полно веселых людей. Пассажиры громко, наперебой рассказывали анекдоты, дружно хохотали, пили пиво прямо из бутылок. Тут я впервые заметила, что и Стийна может смеяться вместе с другими. Компания ездила в Таллин на экскурсию, сказал мне кто-то из пассажиров. Побывали в музеях, в кино и на шхуне "Кихну Йыннь", превращенной в варьете.
В ответ я смогла лишь выдавить из себя: "Ага!" — после чего с нами больше не заговаривали.
Я подумала о том, что, когда училась в сельской школе, нас, учеников, частенько возили в город на экскурсии — в музеи, на заводы и в театры. А в городской школе мы только два раза ходили всем классом в театр. И все. Да и в театр-то ходили для галочки — плановое мероприятие выполнено. Вообще в этой школе мне скоро стало ясно, что здесь принято от всего увиливать. Поэтому и я сопротивлялась, когда меня выбирали в редколлегию школьной стенгазеты. На самом деле я не имела ничего против этой работы: ведь в старой школе каких только общественных обязанностей у меня не было — все выполняла и никогда не испытывала недостатка времени! Пела в ансамбле, декламировала, играла в пьесах, писала в стенгазету и рисовала карикатуры, ездила на районные соревнования по легкой атлетике, была вожатой у октябрят и старостой класса.
Старостой нашего девятого «а» выбрали Вийу Касесалу, весьма деловитую брюнетку, которая не боялась бранить мальчишек за плохую успеваемость и созывать собрания-пятиминутки. На первом же собрании Вийу подняла вопрос о Малле Эллерт. Из-за Малле на общешкольных соревнованиях по плаванию наш класс получил «баранку». Дело было так. Малле, как и другие участники заплыва, прыгнула по сигналу стартового пистолета в воду, но сразу же начала тонуть. Конечно, ее спасли, однако неприятностей было навалом, потому что, едва прийдя в себя, Малле на вопрос учителя ответила, что никогда и не умела плавать. Из-за этого вообще не засчитали даже хорошие результаты, показанные другими пловцами нашего класса. Вийу была так недовольна, что на щеках у нее появились красные розы, сама она была пловчихой-разрядницей и не могла представить себе, что кто-то вообще не умеет плавать. Правда, наша Малле к тому же была порядочная тупица вроде тех, кто на вопрос: "На рояле играете?", отвечают: "Не знаю, не пробовал!"
К счастью, в тот день нашей классной руководительницы Меэритс не было в школе, и поэтому дело не приняло слишком скандальный оборот. Но я решилась высказаться:
- И ничего нет удивительного, что она тонула: ведь мы выбираем на любую должность в классе и в команду тех, кто не в состоянии отбиться.
Вийу вся покраснела, хотя ее-то я вовсе не имела в виду.
- Вспомните: ни у Малле, ни у кого не спросили, умеет ли человек плавать, просто назначили в команду, и все.
- Маарья, золотце, в нашей школе плавание — обязательный предмет с первого класса, — язвительно заметила красивая Май-Лийз.