Четыре с лишним года. Военный дневник
Шрифт:
На фотографиях красовались сказочные замки в горах, озёра и реки с плывущими по ним яхтами, пароходиками, многочисленные дворцы.
Я собирал на столе, как современные дети из пазлов, из этих карточек с дворцами, церквями и красивыми домами целые улицы и площади, у меня получались целые города. Я мог уже отличить Прагу от Вены, а Дрезден от Берлина.
Вена была мечтой всей моей архитектурной фантазии.У многих мужчин наступает возраст, когда они становятся способны исполнить какие-то свои детские и юношеские мечты, например, купить фотоаппарат, автомобиль или побывать в местах, которые им казались в детстве сказкой. Вена! Мечта осуществилась – мой путь к Вене, как и путь моего отца, пролегал через Прагу.
Я прибыл на пражский закопченный, с выбитыми стёклами железнодорожный вокзал, мухи на него гадили, по-моему, с тех пор, как его построил великолепный Альфонс Муха. Было четыре часа ночи. На перроне стоял мужик, по-моему, значительно старше вокзала. Он уверенно
– В Вену? – И, не дожидаясь ответа, доложил: – Вагон 431! Он будет через 30 минут! Стой здесь. Я – кондуктор. Купе последнее, запрись и не выходи, откроешь, когда постучат!
– А, вы русский? – почему-то мне захотелось пообщаться.
– Нет, я полек. Я научился говорить сначала по-русски, а потом уж по-польски. После войны у нас в Кракове квартировали советские офицеры, они были добры ко мне, давали хлеб. А ещё один маленький толстый офицер с огромными ладонями, как лопаты, колол большим ножом белый шар и клал нам, мальчишкам, маленькие кусочки в рот. Они были липкие и противные, белые комочки. Многие их выплёвывали. Но мама мне сказала, что это вкусно и называется цукр.
– Мой отец освобождал Краков. Он тогда был холост и молод, поэтому вспоминал старую столицу Польши, как город, где прямо по проезжей части улиц выгуливали себя, держась под руки, нарядные девушки, человек по десять. Их цепочку объезжали, бибикая, полуторки, сделанные на заводе в моём городе. Девушки были порядочными, домашними. Отец говорил, что в Польше красивые женщины.
– Польские женщины красивы, зато польские вагоны – тьфу, сейчас увидишь.
После тоскливых минут ожидания наконец-то подогнали и прицепили к поезду вагон № 431: тёмно-синий, несуразно высокий, фанерный. Я, следуя инструкции, прошел в единственное открытое купе, заперся.
В Вене меня встречал таксист болгарин Иван.
– Ваня?
Он захохотал.
– Ваня – у нас девушек зовут!
Это весёлое настроение сохранялось у нас на всё время моего пребывания в Австрии. Иван оказался очень дотошным и любознательным гидом. Он закончил Софийский и Венский университеты, оба по отделению экономики, но работы по специальности в Австрии не нашёл, зато знание русского языка позволило водить экскурсии для новых русских. Иван поделился со мной, что если бы он знал, что ему придётся зарабатывать на жизнь с помощью русского языка, он бы в школе, где русский раньше в Болгарии был обязательным, учил бы его лучше, а он предмет этот ненавидел.
С Иваном я исколесил всю столицу и пригороды. Разглядывал с вершин Альпийских гор красивейшего цвета озеро Мунзее (Лунное озеро), заглянул в Зальцбурге в домик Моцарта. Посещал многочисленные соборы, дворцы, бродил с Иваном по великолепным австрийским паркам.
В одном из центральных парков Вены Иван, раскинув свои большие руки, как бы охватив ими похожие на поля гигантские клумбы с самыми фантастическими цветами со всех стран мира, произнёс (возможно, в нём проснулся экономист):
– Когда русские солдаты вошли в Вену, то перекопали все эти клумбы и вместо цветов посадили картошку и разные овощи, а солдатские козы паслись возле королевских дворцов. Венцы обиделись, но за картошкой ходили и за молоком тянулись гуськом со своими бидончиками сюда к оккупантам, а те не жадничали, наливали – детям же нужно молоко, ну и что, что они австрийские дети, дети же – им расти надо.
Зашёл разговор о войне.
– Иван, – спросил я парня, – а как случилось, что твоя Болгария оказалась в 1941-м на стороне Германии? Воевали против нас.
– Воевали? – Иван расхохотался. – Когда Гитлер предложил нашему царю собрать две дивизии болгар и послать против СССР, царь Борис ответил, что болгары через две недели все окажутся на стороне русских. Шипка у нас, болгар, в генах. Например, первые данные о подготовке немцами операции «Цитадель» советская разведка получила от болгарского генерала. После того как советские войска освободили Болгарию, была создана Болгарская освободительная армия, она вошла вместе с советскими войсками в Вену.
– У моего папы, он связистом прошёл войну, высококлассным, здесь, в Вене, в группе среди тех, кому он передавал свой опыт и знания, был болгарин из Пловдива, они подружились. Этот парень при расставании очень благодарил моего отца – он же стал специалистом и теперь ему легко будет найти хорошую работу, которая всю жизнь будет кормить его.
– А как звали папу?
– Алёша!
– Забавно! А знаете, что на горе в Пловдиве стоит памятник, известный на весь мир «Алёша»?
– Конечно, чай, я был в Болгарии!
– Поставить памятник советским освободителям решили сами жители Пловдива, указаний сверху не было. Собрали пожертвования на мемориал. Помогать устанавливать скульптуру пришли многие жители города, один из них на пьедестале под воином написал мелом большими буквами « Альоша ». Так вот этот, что написал имя, был высококлассным связистом с телефонной станции.
Расставшись с Иваном, я медленно шёл по Mariahilfer Strasse. Возле отеля «Cummer» играл на аккордеоне уличный музыкант, наши взгляды встретились, бросив монетку в его коробочку, я побрёл дальше. Музыкальным сопровождением мне была «Катюша».Каузалгия 1985
«Второй раз осматриваю Прагу, теперь не торопясь, хожу по улицам, по музеям, любуюсь красивыми мостами. Город не похож на Вену».
(Из письма отца 10.04.46)
Каузалгия. Другого названия я не придумал, чтобы описать состояния миллионов людей, живущих на Земном шаре уже десятки лет и мучающихся от нестерпимой боли. Болят те части твоей души, твоей совести, чего-то твоего общего с человечеством, что ты потерял навсегда и никогда не восстановишь.
Это не вырванный зуб и не потерянная в бою рука: это может быть близкий тебе человек, с которым ты, волею судьбы, больше никогда не встретишься, дорогая тебе безделушка и даже фотокарточка, с которой на тебя посмотрит милое и почти забытое лицо.
Часто перебираю фотоальбомы своего отца, в них карточки, которые отец присылал с фронта десятками, так – на память. У меня рука не поднимается их выкинуть. Это – история, история моей страны, моей семьи. На них чужие улицы, чужие кирхи, дома, с них на меня смотрят красивые лица, нарядные люди, они улыбаются, радуются, у них праздник. Многие фотографии подписаны незнакомыми мне немецкими, а может, румынскими или чешскими словами и именами, они мне ни о чем не говорят…
Одна фотография всегда вызывала у меня особый интерес: молодой красивый старший лейтенант в длиннополой дорогой полураспахнутой шинели, с яркими горящими погонами на плечах сидит на высоком уже полуоттаявшем апрельском стогу сена в обнимку с интересной румяной хохочущей девушкой, одетой тоже в какую-то форменную полукуртку-полушинель. Это – мой отец, как он был красив и элегантен. Оккупант! Но как же они обнимались и как были счастливы. Но как же они хохотали, как им было хорошо. И милая по своей нескладице надпись: «Нежнаму и любимому Алёши. Мирослава. Сморжовка. Дудень. 1946 г.».
Весна 1968-го, и я – не Алёша, и девушка, в мини-платьице из крепдешина, такая стройная, что я могу обхватить её за талию, как липку, сомкнув пальцы двух рук, и пахнет от неё цветущей липой, а вкус слюны её слаще липового мёда, и поэтому я зову её Липок. И в кинотеатрах – «Андрей Рублёв» Тарковского, и в магазинах – «московская колбаса» по четыре рубля, за сорок копеек можно попросить нарезать тонко-тонко и высасывать эти кусочки, сидя на скамеечке, болтая, целуясь, а строго в одиннадцать разбегаться по домам.
Мы были студентами, а наши одноклассники служили: кто в Германии, кто в Венгрии, кто в Болгарии, регулярно присылая нам фотографии красавиц в ярких купальниках. Мы наклеивали эти картинки на спортивные сумки и бензобаки «Явы-350». Правда, Женька Полещук, который учился в инязе на переводческом, и его отец был полковником и служил в ГДР, дарил нам дорогие открытки: моей Липок – красавицу Бриджит Бардо с надписью: «Липуська, ты помнишь Венецию!», а мне цветное фото «Битлз» с язвительным: «Папа договорился – они приедут к тебе на день рождения!»
У каждого в жизни был самым прекрасный счастливый период, и он связан не с колбасой, не с цветущими липами, не с беззаботностью. Этот период – молодость. Это когда в тебе столько адреналина и тестостерона, что они выбрызгивают через край. Слёз от радости не хватает! И всё плохое – впереди, и самое прекрасное ещё будет! И забывались и послевоенные безотцовщина и беспризорщина, с которыми пришлось вот-вот, только что столкнуться, и они ещё свежи. И «сорок восемь – половину просим», когда кто-то выходил во двор с куском хлеба, посыпанным сахарным песком. Всё это было тогда так близко, так рядом, но уже – как эхо. Потому что были и комсомольские слёты, и парады, и демонстрации, и праздник, который назывался Юность.
И вдруг, где-то далеко-далеко, – «пражская весна», «социализм с человеческим лицом»?
И – неожиданная открытка из далёкого, давно забытого, праздничная, с золотом, зайцами, елками. Открытка из Чехословакии:
«Дарагой Алеше! С Праздником Вас Христовым! Счастья Тебе в твой дом и всем твоим близким. Мирослава». И дальше адрес: тот же, Сморжовка.
Через двадцать лет.
Не знаю – что там решали и где? Понимали ли уже тогда – что произойдёт в августе? Но включили моего отца в туристскую группу на июнь месяц – ГДР, ЧССР. Зачем, почему, был ли в этом какой-то смысл?
Но «пражская весна» пришла нежданно-негаданно: немецких танков ещё не было, советские десантники ещё не срывали майорские погоны в пражских пивных с захмелевших чешских расхрабрившихся офицеров, но пятиконечные звёзды, внутри которых рисовались фашистские хакенкройцы, уже рисовались по ночам на улицах.
Экскурсии по Праге не получилось. Фотоаппараты отобрали. Что произошло с отцом дальше, он рассказал только мне и только через десять лет, когда мы сидели в парке при областной больнице Семашко, в которой ему должны были делать на следующий день операцию.