Четыре
Шрифт:
После этих моих слов Карпенко, что стоял за моей спиной, даже вздрогнул от реального ощущения потустороннего. Его собственное отражение страдальчески наморщило лоб.
– Ты, Серега, похоже, всё еще хочешь увидеть там отражение своей жены, – отмахнулся он от видений. – Ты сам сделал всё, чтобы она ушла.
– Да, – согласился я, – моей главной ошибкой было то, что я считал, что в моей жизни есть любовь всей моей жизни. Надо было чаще перечитывать Екклесиаста, помнить о том, что и это проходит и не всё и не всеми прощается. У нее прошло…
– А у тебя?
– Я встретил удивительную женщину.
– О! – оживился Слава. – Это уже
– Да…
Я нажал кнопку на электрическом чайнике, кинул пару ложек молотого кофе в турку.
– Так кто она, твоя встреченная незнакомка? Или уже знакомка? – Слава любил покопаться в чужих отношениях, вдруг чего интересного для какого-нибудь бездарного сериала накопается.
– Не знаю. Красивая и умная, – пожал я плечами.
– Спортсменка, комсомолка… – передразнил друг летучей фразой из «Кавказской пленницы».
– Фигура лучше, чем у спортсменки, – признал я.
– О как! Значит, ты и на это обратил внимание?
– На это не надо было специально обращать внимание, это и есть женственность в обычном ее проявлении.
– Вот только ведет тебя вслед за ней не совсем обычно, – лукаво прищурился Карпенко над чашкой. – А как ее зовут?
– Аглая.
– Ничего себе!
– Да, не самое ходовое имя.
– Но красивое.
– Согласен.
– Ну так ты взял у нее номер телефона?
Вместо ответа я положил перед ним визитку греческого отеля. Слава и на нее прищурился, как естествоиспытатель на опытный материал.
– Обалдеть! – Разумеется, сначала он увидел загорелое тело Аглаи на пляже в купальнике.
– Как предсказуемо, – ухмыльнулся я, но, скорее, над самим собой.
– О! Крутой отель! – продолжил Слава исследование карточки и определил тоном эксперта: – Там еще в хорошую погоду Афон видно с другой стороны залива. Вода там какая-то нереально лазурная у берега…
– Ты был там?
– Неделю. Мы документалку о русских захоронениях в Греции снимали. Помнишь, я тебе еще рассказывал: нашли там кладбище офицеров и солдат царской армии. Ну и про чудо, что на памятнике этим офицерам и солдатам лик Богородицы проступил…
– Помню.
– А почему она тебе на этой карточке написала?
– Откуда ж мне знать. Сказала, что написала давно, но не знала кому.
– Жесть, – оценил мой товарищ; он порой легко спрыгивал на современный сленг, впрочем, кто без этого греха? – Жесть! Мистика и эквилибристика! Ну, и ты позвонил ей?
– Нет еще. На это надо решиться.
– Ну ты даешь! – Слава даже подпрыгнул. – Уведут ведь!
– Она не из тех, кто ведется. Она из тех, за кем идут, – заметил я.
Слава многозначительно прищурился и покивал, будто теперь он знал, как она меня зацепила и как сам я следую за ней. Но он никогда бы не смог понять силу моих одиночества и боли, рамки которых установил Господь, дабы я мог осмотреться во Вселенной. И если и пролетела сквозь мою галактику комета Аглаи, то с таким же успехом жемчужина могла упасть в темную воду. Всплеск – и всё… Во всяком случае, именно так я тогда думал. Но Слава мыслил бытовыми, не сексуальными даже категориями – достигаема или недостигаема женщина, можно ли заполучить эту комету на свою орбиту, а еще желательно, чтобы она не вызвала катастроф и катаклизмов на поверхности твоей планеты.
Несомненно, ковид кто-то придумал с тремя, как минимум, целями. Во-первых, чтобы вымерло поколение, которое
Потом вдруг весь мир начал бороться с солнцем. Точнее – с загаром. Еще недавно модный бронзовый загар теперь объявлялся чуть ли не смертельным. И в то же время для борьбы с ковидом человечество тоннами поглощало витамин D3, который бесплатно вырабатывается организмом под нашим солнышком. В итоге в самую информационную эпоху своего существования человечество более всего питалось слухами и мнениями, чем знаниями. Но умирали все: и те, кто верил в конспирологию, и те, кто ее скрывал, и те, кто над ней смеялся, и те, кто кричал, что ковид – это банальный грипп (хотя бывает ли он банальным?), и те, кто с этой заразой боролся. Для меня было очевидно другое: человечество не знало, не хотело знать о своем главном диагнозе – Апокалипсисе.
В сущности, о чем я? О том, что вышел из монастыря, где молился об ушедших в пандемию старшей сестре и друзьях, чтобы покурить. Грешен. Курю. Некоторые даже якобы верующие друзья надо мной посмеиваются, что в памятные дни я иду в храм или монастырь, чтобы заказать молебны и поставить свечи за усопших. Они не считают это нужным. Как мне им объяснить, что таким образом я отправляю им часть любви, которой не смог дать здесь. Не успел. И я верю, что она доходит до адресатов. Потому я стоял под октябрьским проливным дождем с опущенной на подбородок маской с сигаретой во рту. Вероятно – мокрый и смешной. Дождь же давно превратился из дарителя влаги в созидателя промозглой сырости. Зонт мой едва сдерживал этот унылый небесный душ, а по тротуару вдоль монастырских стен текли серые, как жизнь, ручьи.
Через дорогу от обители в элитном доме располагался спа-салон. Такова селява, как говорят французы. Но под козырьком его также одиноко стояла женщина с сигаретой. Стояла она лицом к витрине, но мне показалась знакомой. И только когда она бросала окурок в урну, я понял, что не ошибся, и несмело позвал:
– Аглая?..
Она оглянулась, остановилась, улыбнулась.
– Хотите горячего кофе? – крикнула через дорогу.
– Хочу.
– Ну так идите сюда.
В салоне было сухо, тепло, уютно и элитно. Еще добавил бы – мраморно. Девушка-администратор окинула меня этаким недоверчивым взглядом, но на просьбу Аглаи «Верочка, принесите нам кофе» метнулась к кофемашине.