Четырнадцать дней
Шрифт:
– Ну прямо-таки роман в стиле Харлана Эллисона! – вмешался Евровидение.
Я смотрела на Хелло-Китти не отрываясь, и его замечание заставило меня вздрогнуть.
– Простите? – раздраженно бросила Кислятина.
– Вы ведь знаете рассказ «У меня нет рта, но я должен кричать»? – оживленно ответил Евровидение, явно намереваясь углубиться в тему. – Классическая история: человечество уничтожено искусственным интеллектом, и только нескольких человек компьютер оставляет в живых, чтобы мучить и играть с ними, как с лабораторными мышками…
– Звучит отвратительно до невозможности, – заметила Кислятина. – Не перебивайте девушку.
Хелло-Китти встретилась со мной взглядом: она
– В общем, бедняжка Эйб, всего лишь маленький напуганный ребенок, был не способен никому рассказать, что чувствует. Он даже глотать не мог, давился едой, поэтому ему запихнули в нос трубку. Железное легкое продолжало тянуть и толкать его тело, и это было похуже, чем пыточные устройства Средневековья. Но тяжелее всего он переносил одиночество. Эйб невольно думал, не так ли умер Джейкоб: совсем один, не в состоянии закричать, не в состоянии сделать что бы то ни было, кроме как пялиться на железное чудовище, которое захватило его в плен и издавало странные звуки, словно поедало свою добычу живьем. А вдруг сотрудники скорой помощи его украли, вдруг тут вовсе не больница, а лаборатория какого-нибудь сумасшедшего ученого, как в комиксах?
Может быть, он уже никогда не увидит маму с папой. Может быть, он тут и умрет – как Джейкоб.
Но он не умер. Напротив, он боролся. Научился расслабляться и дышать вместе с машиной. Научился не обращать внимания, когда где-то чешется и безумно хочется попросить кого-нибудь почесать. Научился переносить боль в горле от запихнутой трубки и резь в глазах от высыхания роговицы, ведь он мог двигать только веками, и то с огромными усилиями, поэтому во сне они часто открывались.
Говорить он не мог, единственным способом коммуникации оставалось отчаянное моргание в надежде, что кто-нибудь заметит: медсестра, родители, которым позволяли приходить ненадолго, механик, обслуживавший аппарат, – все, кто оказывался близко. Он пытался дать им понять, что все еще жив и заперт внутри своего тела.
Потом он услышал, как врачи убеждали родителей отказаться от лечения: в его случае болезнь зашла слишком далеко, организм поддерживали живым, однако Эйбрахам, тот ребенок, которого они знали, его мозг, скорее всего, безнадежно поврежден. Эйб вопил изнутри, но единственное, что заметили родители, – это слезинку, появившуюся после того, как доктор посветил фонариком ему в глаза. Мать вытерла ее, даже не взглянув на сына. Эйб испугался, что родители согласятся с врачами, и он тут так и умрет, и, может быть, будет похоронен заживо – что было для него самым ужасным кошмаром.
Однако, потеряв одного ребенка, как они могли не сделать все возможное для оставшегося? Родители настаивали на продолжении лечения. В конце концов его спасла их любовь – а также зеркало.
Точнее, повернутое зеркало.
Представьте себе маленького мальчика, сражающегося за жизнь, запертого в тюрьме собственного тела, неспособного даже сказать, что он жив. Представьте, как тянутся часы, минуты и секунды. Любой зуд становился пыткой, случайный сквознячок обжигал кожу. Эйб считал каждый выдох, который выдавливала из него машина, считал заклепки, винты и болтики на аппарате, считал собственное сердцебиение, отдающееся эхом в голове. Воображал, как играет с умершим братом, пытался вспомнить, с каким счетом закончилась каждая бейсбольная игра, которую он видел или слышал по радио. Он даже молился – до смерти испуганный, одинокий, скучающий мальчик, который медленно сходил с ума.
И вот однажды (он потерял счет дням, проведенным взаперти внутри машины и своего тела), после ухода уборщика, который очень старался успеть на бейсбольный матч между «Индейцами» и «Пиратами», из ниоткуда его кто-то позвал.
«Эй, привет! – послышался девчачий голос. – Раньше я не могла тебя видеть, но мистер Альварес задел мое зеркало, когда протирал его, и теперь, вместо того чтобы пялиться на то, что позади меня, я вижу тебя! Разве не здорово? Тебя ведь Эйбом зовут? Я слышала твою маму. Жаль, что мои родители не могут меня навещать: у них много работы, а еще они должны заботиться о моих братьях и сестрах».
Эйб, конечно, слышал, как девочка разговаривала с медсестрами. И он чувствовал, что она где-то рядом: в конце концов у них одно железное легкое на двоих – как далеко она может находиться? Но его зеркало отражало только голую стену сзади, а повернуть голову и посмотреть на девочку он не мог.
До сих пор ее присутствие скорее было еще одним источником раздражения – меньше, чем от зуда в носу (ведь он не мог никого попросить его почесать), но больше, чем от жужжания мухи в светильнике. В его возрасте девчонки – это просто девчонки. Он их не понимал. Они все время болтают, но не говорят ничего важного или интересного. И в мяч играть не умеют (или не хотят), ну и какой от них толк? По крайней мере, в солидном возрасте восьми лет они с Джейкобом и всеми друзьями пришли именно к такому выводу.
А теперь девчонка его увидела. И принялась болтать без умолку: про братьев и сестер; про то, как она скучает по школьным друзьям; каким-то образом в поток речи затесалась история про белку, которую она кормила утром на подоконнике, а потом выяснилось, что зверек несет ответственность за целую семью белок, и хорошо бы кто-нибудь из домашних не забывал их всех кормить, – и болтовня девчонки показалась Эйбу спасательным кругом.
А потом она сказала: «Я знаю, что ты меня слышишь. Моргни один раз, если „да“, и два раза, если „нет“. Тогда мы как бы сможем разговаривать. Я с ума схожу от скуки. И тут как-то страшновато в полном одиночестве. Ты можешь это сделать? Поговорить со мной?» Эйб безумно обрадовался. Он пытался моргать маме и папе, медсестрам и даже мистеру Альваресу, но моргание требовало от него огромных усилий, а никто даже внимания не обращал – особенно после того, как врачи заявили, будто это просто рефлекс. А девчонка заметила! Она могла бы говорить за него. Вероятно. Если она не такая тупая, как большинство девчонок, которых он знал. Медленно и целеустремленно он собрал все свои силы в веках и медленно закрыл их. Дождался, пока машина сделала выдох и новый вдох, и только потом открыл глаза.
«Да, ты сказал да!» – обрадовалась девчонка и принялась засыпать его вопросами. Больно ли ему от трубочки в горле? Да. Может ли он чувствовать вкус пищи, ведь она желтая, как тесто для пирога, но пахнет странно, а на вкус как пирог? Нет. Как долго он здесь, ведь он уже был, когда ее привезли два дня назад? Эйб не знал ответа, поэтому смотрел прямо вперед, держа глаза широко открытыми, насколько мог, пока они не заслезились. «А, так ты не знаешь?» – догадалась девчонка, и внезапно их словарь расширился.
Ну и так далее. К появлению медсестер на вечернем обходе девчонка уже отлично понимала ответы Эйба, и он отвечал на их вопросы, хотя и совсем выбился из сил. На следующий день они показали свой способ общения врачу и другим медсестрам, а потом и родителям Эйба, которые расплакались от счастья и склонили головы в молитве. Медленно, но неуклонно Эйб начал выздоравливать, возвращая себе контроль над телом, и тогда врачи убрали трубочку для кормления, а его голос, поначалу лишь шепот, постепенно окреп. Эйб все еще не мог повернуть голову, но попросил медсестру сделать это и наконец-то, много дней спустя, впервые увидел девчонку.