Чейз (Погоня)
Шрифт:
— Знаете, в последние месяцы десятки человек справлялись о вас, с того самого момента, как было объявлено о награждении. Должно быть, вам не раз предлагали отличную работу.
Чейз сделал вид, что не заметил косвенного вопроса, и спросил:
— А вы записываете имена и адреса тех, кто спрашивает архивные данные о выпускниках?
— Конечно! — ответил Браун. — Мы даем информацию только бизнесменам.
— Прекрасно, — сказал Чейз. — Я ищу человека, который приходил во вторник, в прошлый вторник.
— Одну минуточку. — Браун принес регистрационный журнал, положил
— Кто же?
Браун показал Чейзу адрес и прочитал его вслух:
— Эрик Бренц, таверна “Гейтуэй Молл”. Это в городе.
— Я знаю, где это, — сказал Чейз. — Он что, предлагал вам работу?
— Нет.
— А я так понял, что он вам досаждает предложениями, — сказал Браун. Он взял авторучку, лежавшую на конторке, бесцельно повертел в руках и снова положил на прежнее место.
— Да, но не по поводу работы.
Браун посмотрел на гроссбух, все еще не понимая, как можно использовать ценную информацию не для того, для чего она предназначена.
— На вашем месте, мистер Чейз, я не стал бы принимать никаких его предложений, сколь бы высоким ни был оклад.
— Да?
— Мне кажется, с ним не очень-то приятно работать.
— Так вы его помните?
Браун снова взял ручку, повертел, положил.
— Конечно, — сказал он. — К нам в основном обращаются по почте. Не так часто потенциальный работодатель сам приходит за информацией.
— И как же выглядел Бренц?
— Почти вашего роста, хотя вовсе не крепкого сложения, очень худой и сутулился.
— Сколько ему лет?
— Тридцать восемь — тридцать девять.
— А лицо?
— Очень аскетические черты, — сказал Браун, — и быстрые глаза. Взгляд перебегал то на одну сотрудницу, то на другую, то на меня, как будто он не доверял нам. Щеки впалые, цвет лица нездоровый. Нос большой, но не восточный, тонкий нос, такой тонкий, что ноздри похожи на вытянутые овалы.
— Волосы темные?
— Нет, светлые, — сказал заведующий.
— Вы сказали, что с ним, наверное, неприятно работать. Почему вы так подумали?
— Он довольно резко разговаривал со мной и, похоже, не мог бы стать любезным, даже если бы очень захотел. Все время хмурился. Одет весьма аккуратно, башмаки начищены до блеска. Прическа — волосок к волоску, как будто он пользовался лаком для волос. А когда я спросил его фамилию и служебный адрес, он взял у меня ручку, повернул к себе гроссбух и сам все записал, потому что, как он сказал, его имя всегда пишут с ошибками, а он хочет, чтобы здесь оно было записано правильно.
— Педант?
— Похоже.
— А почему вы запомнили его в таких подробностях? — спросил Чейз.
Браун улыбнулся, взял ручку, тут же положил ее, бесцельно подвигал гроссбух:
— По вечерам в выходные, особенно летом, мы с женой устраиваем спектакли в городском театре “Рампа”. Я играю роли почти во всех постановках и постоянно изучаю людей, чтобы иметь в запасе выражения лица и повадки.
— Вы, наверное, очень хороший постановщик, — сказал Чейз. Браун слегка покраснел.
— Не очень, — сознался он. — Но эта страсть не отступает, она уже в крови. Театр не приносит нам больших денег, но пока он окупается, я могу себе позволить это удовольствие.
На обратном пути Чейз пытался представить себе Брауна на сцене, перед публикой: руки дрожат, лицо бледнее, чем обычно, потребность трогать разные вещи обострена обстоятельствами. Где уж тут удивляться, что театр “Рампа” не приносит большой прибыли.
В машине Чейз открыл блокнот и просмотрел свой список, пытаясь найти хоть какое-нибудь подтверждение тому, что Судья — это Эрик Бренц, владелец бара.
Наоборот, факты, как показалось ему, противоречили этому умозаключению. Прежде всего, у человека, обладавшего правом на продажу спиртного, должны были брать отпечатки пальцев. К тому же владелец преуспевающего заведения едва ли стал бы ездить на “фольксвагене”. Конечно, по первому пункту, вполне вероятно, он мог и ошибаться. А “фольксваген” мог оказаться запасной машиной Бренца или даже взятой напрокат.
Был только один способ все узнать точно. Он завел мотор и поехал в город, гадая, какой прием окажут ему в таверне “Гейтуэй Молл”...
Глава 8
Таверна представляла собой бледную копию немецкого трактира: низкий бревенчатый потолок и белые пластмассовые стены, на которых перекрещивались деревянные вертикальные балки. Шесть огромных окон, выходивших на аллею, с толстым бордовым стеклом, почти не пропускали света. Вдоль стен были устроены большие темноватые отсеки, предназначенные либо для двоих, либо для четверых посетителей. Чейз занял место в отсеке поменьше в задней части помещения, лицом к залу и к входу.
Жизнерадостная круглолицая блондинка в короткой коричневой юбке и открытой белой крестьянской кофточке, под кружевным верхом которой вздувались, как воздушные шарики, груди, подошла, зажгла фонарик на его столе, приняла у него заказ на виски и удалилась, совсем не по-девичьи покачивая пухлыми ягодицами.
В бар в основном приходили ужинать, поэтому в шесть часов здесь было еще мало народу. Всего семь человек: три пары и одна женщина. Из молодых людей никто не отвечал описанию, которое дал Браун, и Чейз не стал обращать на них внимания. Так же как и на бармена, немолодого и лысого, с круглым животиком, который, однако, с бутылками обращался быстро и умело, и официантки явно были от него в восторге.
Возможно, конечно, что Бренц нечасто посещает свою таверну, правда, если это так, то он — исключение из правил. Большинство владельцев подобных заведений любят болтаться в зале, и не только для того, чтобы хозяйским оком присматривать за происходящим; им нравится купаться в лучах известности, которую они приобретают у постоянных посетителей.
Чейз нервничал. Он сидел, подавшись вперед и положив на стол крепко сжатые в кулаки руки. В конце концов он устал от напряжения и откинулся назад, заставив себя расслабиться, поскольку понимал, что ожидание может затянуться надолго. Он знал, что пить сможет сколько угодно, хоть всю ночь, не потеряв при этом остроты восприятия, — у него достаточный опыт.