Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя
Шрифт:
– Так глубоко только свои могли залезть.
– На тайчиутов это похоже.
– Жадные, дерзкие как голодные собаки.
Даритай внимательно слушал разговор нукеров. Думал.
«Если это тайчиуты, то дело становится опасным, – в третий раз поднося конский аргал прямо к носу, он делал вид, что нюхает. – А если это сам Таргудай их отправил? Коварный и мстительный, даже на малое дело норовит кровью ответить. И на ханство нацеливается. Есугей-то еще станет или нет, а этот просто так не отступится. И Алтан с братьями, кажется, за него будут… Сейчас
Далеко на западе прогрохотал гром. Нукеры смолкли и вопросительно смотрели на Даритая.
– Возвращаемся в курень, – не глядя ни на кого, сказал тот.
– Почему?! – даже в темноте стали видны округлившиеся глаза Саахара.
– О соплеменниках не мы решаем, – неуверенный голос Даритая выдавал его неловкость перед нукерами. – Старейшины решат.
– Да хоть поймать их, коней вернуть… Потом ведь ничего не докажешь.
– Я тебе что, второй раз повторять буду? – голос Даритая, изменившись, уже затаил злую угрозу.
Саахар пробурчал что-то невнятное под нос и бросил застывшим на месте нукерам:
– Возвращайте людей, чего замерли!
Переглядываясь между собой, те безмолвно разъехались по разным сторонам.
VI
Есугей возвращался домой на следующий день после разговора со своими тысячниками. С неба низко свисали тяжелые темные тучи. Моросил мелкий, но частый дождь. Дальние холмы сливались с серым промозглым туманом. Сотник Мэнлиг на этот раз приотстал от него и ехал вместе с охраной.
За Есугеем в полусотне шагов следовали ближайшие нукеры, отборные воины, каждый миг готовые броситься к нему на помощь, прикрыть от опасности, но он чувствовал себя одиноким. Не замечая стекавшие с железного шлема на лицо холодные струи дождя, он тяжело размышлял о вчерашнем. Не ослабевала горечь досады, не отпускавшей его все это время. Временами обжигающим огнем опаляла ярость в груди, заставляя до хруста в пальцах сжимать рукоять плетки. Войско, которое он создал из сброда рабов и разбойников, которое он холил, растил и считал отточенным оружием в своих руках, оказалось не таким уж надежным, как он думал раньше. Оказывается, он забыл, что человек больше всего другого думает о своей шкуре, что его мало заботят мысли об улусе и общем благе. А воины его такие же люди, которые хотят побольше съесть и поменьше сделать.
Тысячники говорили ему о недовольстве людей, о том, что даже молодые неохотно выходят на учения и десятникам приходится чуть ли не с плетьми ходить по айлам и загонять людей в седла. Говорили все о той же тесноте на пастбищах, о свободных землях на севере, между Ингодой и Хилком, уверяли, что там хорошие травы, и упорно намекали, что хорошо бы подобраться к ним, пока туда не пришли меркиты.
О тайчиутах вожди помалкивали, но, видно, догадывались, что он обо всем знает и при прямом его взгляде на них отводили глаза. Лишь когда Есугей приказал им распустить свои тысячи по сотням и разведать земли на севере, лица у них будто немного посветлели.
И тем же вечером, после короткого пира, они разъехались по своим куреням, довольные, что добились своего, заставив его пойти на уступки. А Есугей невесело думал о том, что ему досталась новая забота: войско, разбросанное по разным долинам, не скоро соберешь при надобности. И старого порядка, которого он добивался все эти годы, уже не будет. На новых местах всегда много неразберихи, споров из-за лучших трав, стычек с чужаками, да и между своими. Сотники, оставшись одни, почувствуют власть, будут своевольничать, могут и беды натворить. А сейчас, перед выборами на ханство, разброд и смуты в его войске вредны как никогда раньше.
Сидя на пиру, выпив архи и немного успокоившись, Есугей вдруг подумал:
«А что, не укочевать ли и мне вместе со своим войском, отделившись от братьев? Всего народа у меня тысяч сорок наберется, а свободных земель вниз по Онону и Шэлгэ много».
Но тут же, трезвея, он оборвал негодные мысли: скоро выборы, а будущий хан не может жить на отшибе.
«Придется подождать, – усмиряясь, окончательно решил он. – Нужно уметь поступиться малым, чтобы сохранить главное. Самое большее до следующего лета продержаться, а там, если будут благосклонны боги, сяду на ханский войлок…»
Сзади приблизилась знакомая поступь рысака Мэнлига. Тот, догнав его, пристроился рядом. По выжидательному его молчанию было видно, что хочет что-то сказать.
– Что случилось? – не дождавшись, спросил Есугей.
– Здесь рядом стоит мой айл, – просительным тоном начал он. – С дойными кобылами…
– Знаю…
– Может быть, заедем, попьем кумыс.
Есугей почувствовал, как у него пересохло горло, и раздумывал, уступить жажде или дотянуть до дома.
– Ехать еще немало и кумыс сейчас, должно быть, холодный, – неотступно упрашивал Мэнлиг и признался: – Я тут хотел распорядиться по хозяйству.
Есугей коротко двинул головой в высоком шлеме, и они повернули направо.
За увалом, на южном склоне, показались три темные юрты. В стороне, склонив головы под дождем, понуро стоял косяк лошадей в полсотни с лишним голов.
Встречали их двое мужчин, старик и молодой, лет двадцати трех. Отогнав взлаявших собак, они с поклоном приняли поводья у Есугея. Старик бросал встревоженные взгляды на Мэнлига.
– Напои людей кумысом, – по-хозяйски распорядился тот и повернулся к Есугею. – Пройдемте в юрту, подсушимся у очага.
– А вы не знаете новость, – с развязной улыбкой обратился к нему молодой мужчина. – Ведь ваших коней тайчиуты угнали…
– Как угнали? – раздраженно обернулся к нему Мэнлиг. – Ты что болтаешь, опять бредишь или пьян?
Есугей внимательно посмотрел на мужчину, тот безмятежно улыбался, вольно расставив ноги, но глаза его были трезвы. «Видно, умом тронут», – понял он и вопросительно посмотрел на старика.
– Он говорит правду, – подтвердил тот. – Сегодня утром двое из куреня проезжали здесь, они и рассказали нам.