Чистилище для грешников
Шрифт:
Философ!.. Лучше на монеты посмотрю. Их можно исследовать сто лет и каждый раз будешь находить что-нибудь новенькое. Все дело случая: попался – значит терпи. Не век же это будет длиться. На какой-то лекции в обкоме слышал, что вся наша вселенная куда-то съезжает, и чем больше съезжает, тем быстрее. Значит это не на век. Мы привычные – подождем. В засаде месяцами сидели, кружку с водой на зажигалке или пучке соломы кипятили и ничего, выжили.
Замучив себя непривычными размышлениями, Петр вытащил все свои монеты на стол, достал лупу и взялся за них основательно. Этот процесс приносил ему громадное удовольствие, потому что за старыми монетами он видел чьи-то руки: чистые, грязные, кровавые. Ларьки и магазины в поселках
Много разных картинок рисовала фантазия, при виде глубокой царапины на потертой овальной медной монете времен Александра Македонского из древнего Афросиаба, под Самаркандом, в нынешнем Узбекистане. Он был там на ликвидации одного обкомовца, после которой побродил по городу, и по раскопкам на окраине Самарканда, где и подобрал первую в своей коллекции монету.
После двадцатого дня добровольного заточения, Петр сбился со счета. Зарубка, сделанная на подоконнике вечером, утром исчезала бесследно. Приходилось прошедшие дни держать в памяти. Рассматривая через не очень чистое кухонное окно спешащих по своим делам, каждый раз одних и тех же людей, Петр напряженно пытался восстановить однообразный калейдоскоп одного дня, многократно для него повторяющегося с идиотской пунктуальностью. У него получалось то ли двадцать один, то ли двадцать четыре. И он понял, что счет утерян навсегда. Его огорчило это открытие. Должен же он хотя бы знать, сколько прожил.
Внимательно изучил свое лицо в зеркале: полный провал – не прибавилось ни одной лишней морщины, ни седого волоска. Он лишен возможности не только умереть, но и стариться. А ведь втайне Петр рассчитывал превратиться в старика и, обессилив, однажды, не подняться с кровати. А там спокойненько перекочевать в мир иной. Так нет – это скотское состояние может растянуться на вечность!
Его охватил ужас предсказуемого будущего и в этот день не отпускал до самого вечера. Он так и лег в кровать с невыносимым страхом внутри. Сон не шел. Около трех ночи накатил серый туман, а в шесть пятнадцать проснулся, будто внутри прозвенел будильник. Но чудовищный ужас, сковывающий все органы несколько последних дней, стал медленно таять, уползая в какую-то берлогу, которая тоже была внутри него. Он понял, что в такие моменты нужно прыгать из окна или стреляться из пистолета. Вчера он об этом даже не подумал, так его скрутило, а сегодня уже расхотелось.
Лишен простейшего теперь уже удовольствия, а не наказания, утреннего бритья, потому что вчера вечером соскреб всю щетину с лица, после разговора с Джебе, или до разговора?.. В общем, месяц назад, по новому стилю.
Но он все же попробовал. Электробритва не взяла слишком короткую щетину. И как он проклинал раньше почти каждодневную необходимость бритья, так сегодня изрыгал всю известную ему матерщину, перемывая косточки всем: начиная от Бога и кончая самым мерзкими червяками, которых рыбак насаживает на крючок. А один из червяков еще и поучает рыбака: ты, мол, мужик, резко удочку не подсекай, а то у меня уши закладывает. Такая скользкая мерзость, а мнит из себя не знай кого – условия ставит! Была однажды такая картинка в газете.
Но весь этот юмор остался в нормальном времени, а сейчас началась сплошная шизия. А может быть он и есть такой же червяк? Тогда кто в этом натюрморте работает рыбаком?!
Когда по мнению Петра прошло почти два месяца, все монеты были изучены до мельчайших деталей, он рассказал сам себе все смешные истории и анекдоты, после чего почувствовал себя пустым, как скорлупа выеденного ореха – снаружи твердый, а внутри пустой.
Следующим этапом домашнего ареста было сумасшествие. Но что-то внутри, возможно слишком нагло разросшаяся опухоль
Не грозят ему ни психоз, ни горячка.
– Нам не страшен серый волк в степи… связанный, – гундосил он граммофонным голосом откуда-то появившуюся в голове странную строчку из неизвестной песенки, осторожно переворачивая очередную монету орлом в верх.
До временной петли, когда в его жизнь все время вмешивался противный Павел Васильевич, тесть-паразит, Петр начал сползать в шизофрению. Он только сейчас это понял. То были ее первые ласточки – слуховые галлюцинации. Но тесть исчез, унеся с собой спасительный вираж из реальной жизни, в тьму ничегоневеданья.
Петр отчетливо вспомнил и восстановил в памяти, за эти два месяца, почти все лекции прослушанные им в школе милиции, особенно по психологии. Поэтому точно поставил себе диагноз, своего душевного состояния до начала «дохлой» петли длиною в один день. Шизофрения именно так и проявляется на первых этапах, превращая человека в нелюдь.
Как ни странно, за последнее время он заметил обострение и улучшение своей памяти. Каким-то образом, помимо него, а может быть что-то внутри него, снимало с прошлых событий шелуху выдуманных обстоятельств и сглаженность в мелких деталях, даже если они были отвратительными. Он четко помнил почти каждый прожитый нормально день в прошлой жизни.
Но плохое Петр выдавливал из сознания усилием воли, стараясь вспоминать лишь приятное. Особенно ему нравились дни учебы в школе милиции, хитрые глаза соседа по аудитории, Сашки Каравана, когда тот выигрывал партию в карты, в двадцать одно, во время лекции по «Колхозно-навозному» праву.
Вспоминалось не только веселое, но и грустное. Однажды, гуляя ночью по безлюдным улицам с Караваном, после выпитого на двоих литра шестидесятиградусного самопального коньяка, в поисках приключений на свою задницу, как выражался Александр, им встретились трое, с явными намерениями пощипать карманы у захмелевших забулдыг – гуляли они в цивильной одежде. Караван знал физические способности Петра, и потому сразу отступил назад, прикрывать тылы.
Петр без разговора ладонью врезал самому смелому грабителю в лоб. Тот поперхнулся и выплюнул на асфальт передние зубы. Все трое рванули от них как спринтеры на стометровке. А ведь можно было решить конфликт полюбовно, в крайнем случае помахать у них перед носом милицейскими удостоверениями. Этот эпизод Петру не нравился, хотя раньше он даже не задумывался о правомерности своего поступка.
Ну а про ликвидации Петр старался не вспоминать вовсе. У него уже выработалась тактика ухода от всплывавшей чернухи – нырял в аудитории школы милиции. Уголовное право вела для ста восьмидесяти прожженных, отслуживших по два-три года патрульными постовыми, милиционеров строгая майорша, Антонина Сергеевна. На ее лекциях царила гробовая тишина. Не дай Бог кто-нибудь чихнет или кашлянет. Она тут же предлагала нарушителю тишины идти в медсанчасть и симулировать свой «туберколес» перед костоправами, а не разбрызгивать миазмы на соседей.
Но на их факультете был один, совершенно неисправимый Гришка Распопов, который имел привычку всегда опаздывать на любые лекции, не зависимо от того, кто их ведет. И вот, после десятиминутного вещания Антонины Сергеевны, открывается дверь и вваливается Гриша, собственной персоной, и согласно устава просит: «Разрешите присутствовать на занятиях, товарищ майор!»
Антонина Сергеевна долго и внимательно смотрела на Распопова, придумывая ему кару. Но решив, что мы, все сидящие в аудитории, не в пример этому разгильдяю, дисциплинированные и серьезные люди, спрашивает у всех нас: