Чистилище для грешников
Шрифт:
– Какое наказание мы придумаем для этого нарушителя?
И почти все, единодушным хором гаркнули:
– За бутылкой пошлем!..
Этого не могла выдержать даже сверхстрогая Антонина. Она отвернулась от нас к доске, висевшей за ее спиной, и мы с интересом наблюдали, как трясутся ее плечи. Невозможно было понять, плачет она или смеется. Но когда вновь увидели ее покрасневший лик, поняли, что не такая уж она зануда – человек как человек.
– Неисправимые негодяи, – прерывающимся от смеха голосом сказала она и махнула рукой Распопову, грозно предупредив: – Но больше не потерплю… Своими руками удавлю…
Проснулся как обычно, в шесть пятнадцать и решил
Первый день прошел терпимо. Только к обеду страшно захотелось пить и есть. Однако в пять часов это желание угасло. В три ночи заволок серый туман и опять утро. Через три дня стал ждать двенадцати дня, когда бибикнет машина на улице, в половине третьего какая-то девчонка громко и весело хохочет под окнами. В шесть вечера – скрежет железных мусорных баков и гул автомобильного мотора: уборка мусора. На седьмой день стал различать и совсем слабые звуки, которые просачивались сквозь окна комнаты и кухни. Журчание воды в трубах, едва слышный топот ног соседей сверху, щелканье выключателей. Оказывается с самого пробуждения и весь последующий день до отказа был заполнен звуками. Сплошной кошмар: ни секунды тишины!
Где-то на десятый день лежки не выдержал, отбросил одеяло, пошел ставить чайник. Съев сайру, оделся, выбросив пистолет, глушитель и обойму из курточки на кровать, закрыл за собой дверь и поплелся к «Жигулю», добросовестно ожидающего хозяина. Завел двигатель, прогрел и покатил куда глаза глядят, подальше от города. Заехал в дремучий лес, выключил мотор и решил здесь дожидаться трех ночи, под успокоительный шелест не успевшей опасть листвы.
Утром вновь оказался на своей кровати. Повторил поездку в лес. Через неделю Петру надоело и это. Тогда он принялся гонять по улицам, нарушая правила дорожного движения. Его останавливали сотрудники ГИБДД, штрафовали, отбирали удостоверение, перечеркивая корочки и фотографию крест накрест, ленивым голосами втолковывая, что удостоверение устарело и нужно пересдавать экзамены на новое, если он хочет остаться автомобилистом. Однажды, около одиннадцати ночи даже задержали машину и загнали на штрафную площадку. Петр оказал сопротивление, но лишь чуть-чуть, для вида, из вредности.
Гибэдэдэшники сдали его в медвытрезвитель, подозревая не алкогольное, а наркотическое опьянение. В отделе вытрезвителя у него взяли кровь на анализ для завтрашнего дня и сунули в камеру с бомжами. Петра это немного развлекло: довольно любопытный народ бродяги, до трех часов они наперебой рассказывали самые невероятные приключения из своих жизней. Но уж больно они сильно воняли аммиаком и еще черт знает чем. Однако через час Петр попривык к запахам и перестал их замечать.
Один рассказ его почему-то заинтриговал, своей необычностью. Повествовал грязнющий бомж, с синюшной разбитой мордой, о сегодняшнем происшествии.
– …Я ее еще на вокзале приметил. На Казанском. По утряне. А мы уже навострились ехать впятером на электричке в Подсосенки: там есть подъемчик и поворот, где поезда ход сбавляют километров до сорока, в час.
Стоит она околь игральных автоматов, на периллы облокоченная и скучает. Белобрысенькая такая, блонд энд без перекиси водорода, то есть – натуральная. Не подкрашенная, Личико ангельское. Куртка богатая и джинсы с бахромой над лаковыми сапожками. Картинка!..
И вдруг смотрю, упорно давит на нас косяка. Я не врубаюсь. Толкнул Стаса и на нее показал. А он у нас фраер: любую бабу
Я, правда, подергал Стаса за рукав, что мол ты – прекращай. На что нам эта фря? Мы уже месяц путем не ели. А тут навернулась возможность, и даже тросик японский, всего в палец толщиной, но крепкий!.. И кошку железную на каком-то заводе сперли у раззяв. А он ни в какую. И дамочка заинтересовалась. Подхватывает Стаса под локоть и прет вместе с нами к электричке. Самый настоящий провал: представляете – мы то одеты ничего, нормально, а она как пугало в огороде. На нашу компанию весь вокзал пялился. Наверное потому и попались, – с тяжелым вздохом сожаления закончил свой рассказ бомж.
– А делали то вы что? – поинтересовался кто-то. – Или не успели?
– Да успели. Около семи вечера, когда стало темнеть, подошли к подъемчику и поворотику, и эта чувырла с нами по лужам топает. Привязали один конец тросика за опору бетонного столба, дождались поезда с контейнерами на открытых платформах и закинули кошку. Один контейнер сверзили на землю. Поезд ушел, будто ничего и не было. А в контейнере всякая дребедень, лучше были бы шубы или дубленки. Но еще лучше – консервы. А там компьютеры, черт бы их побрал. Сплошное крошево.
Покопались немного. Кое-какие платы уцелели. Мы набили ими мешок и только лыжи навострили рвать когти, как – раз!.. Менты! Всех замели.
– А дамочка где? Может она и навела?
– Может быть и она, – равнодушно согласился рассказчик. – Нас сунули в одну машину, а ее со Стасом в другую. Больше я их не видел.
– Значит порожняк?
– Следователь пообещал года три, может и все пять общего режима, – убито пробурчал бомж, и патетично воскликнул: – Прощай свобода!
– Эй вы! – донеслось через решетку обезьянника из дежурки, в которой беспрерывно верещали телефонные звонки: – Кончай орать и бузить, а не то засуну в холодный душ.
– Сам ты не умывался, – негромко буркнул рассказчик: – И сестра твоя трахается с кем попало на Тверской. Недоразумение ходячее…
Но дежурный не услышал оскорблений бомжа.
В три ночи на Петра наехал серый туман.
Утром, в темпе проглотив сайру и чай, Петр помчался на «Жигуле» к Казанскому вокзалу. Излазил его вдоль и поперек, искал эту дамочку. Но ничего похожего не обнаружил. Среди дня съел две сардельки в кафе и запил литром Коки. А к двум ночи, пристроился в углу одного из залов и задремал.
На следующий день он снова ринулся на Казанский. И опять ничего. Петр сам не понимал: для чего ему нужна была эта девица или женщина. Про ее возраст он как-то не догадался спросить у бомжа. И на третий день порожняк, как выразился один из завсегдатаев медвытрезвителя.
На четвертый день после пребывания в камере, Петр решил не трогать машину, стал ходить пешком по городу, заговаривал с самыми разными людьми, заходил во все встречные магазины и лавочки. В общем, стал отвлекаться. По городу ходил каждый день, как на работу. Лавировал в толпе, сидел на скамеечках, ел сардельки, кормил хлебом лебедей в пруду: делал вид, что как все живет полноценной жизнью. Но примерно через три месяца наступил предел: ему стали попадаться знакомые. Люди были знакомы для него, а не он для них. И это было противно. Осточертело!