Чисто Питерская Хтонь
Шрифт:
А пока она, как бешеная носится по дому, ищет зелья и блокнот с заклинаниями, пытается прикинуть, какие из них могут вообще пригодиться. Но в голове пусто разве что мячиком для пинг-понга бьется: «не-воз-мож-но-воз-мож-но-мож-но», пока сосредоточенно ищет в сундучке с артефактами нужные камни: опал, малахит, аметист – голубой, зеленой и сиреневой искрой прыгают в ладонь после парочки незамысловатых жестов. «Если на монстров не подействуют, то людям точно понадобятся».
Как это часто бывает в Петербурге, за секунду слабый, едва заметный снегопад превращается в метель, да такую, что соседнего дома не видно. Лера
Натянув свитер и носки потеплее, она прикидывает, что еще можно взять с собой в этот импровизированный рейд. И тут же одергивает себя: да, там что-то не в порядке, но, в конце концов, на этом празднике жизни, Лерочка, ты просто сторонний наблюдатель, никакой охоты или чего-то такого не предполагается. Бабушка права. Не стоит ей брать с собой дары. Если с ними полиция поймает – несдобровать. Но другого случая опробовать в деле ее эксперименты уже может и не представиться. Да и то, что прислал Михалыч…
– А кто сказал, что полиция меня с ними поймает? – фыркает Лерка и в просторную сумку складывает со стола: прозрачные елочные шары, в которых вьется сгустками дыма, что-то черное, склянки, в одних поблескивает зеленая, а в других голубая жидкость. Прикинув, вытаскивает из тяжелой, резной шкатулки подвеску, с виду дешевую, бронзовую, на тонкой цепочке болтаются два якоря – один речной продольный, другой морской – крестообразный. Сомневается, но все же убирает его в карман джинсов.
***
Как только дверной замок щелкает затвором и Леркины шаги стихают, большуха поднимается с кровати и разминает плечи. Голоса и внутри, и снаружи головы галдят. Говорят, она знает, что делать. И ведьма действительно знает, как наказать официалов, которые жить не могут без любопытного сования своих ушлых носов в древнее, темное. В то, что не влезает в их рамки понимания и знаний. Голоса уверены, что она знает. И это так. Из поколения в поколение запрет на самое страшное передавался только в самый последний момент. Бабушка ей говорила, что даже в самые страшные времена нельзя это делать. Нельзя будить то, что спало сотни лет, еще до того, как восточный царь пришел в эти земли строить город из своих грез.
Но большуха уверена, ее бабушка просто не представляла, что семья будет на грани вымирания. Да из-за кого? Из-за неучей, которых сама породила! Все эти академии и школы для одаренных. Бабушка была уверена, что делает лучше. Но нет. Все пропало. И теперь большухе ничего не остается, ей придется прибегнуть к страшному оружию, которое выгонит из города всех неучей.
Надо пораскинуть мыслишки, а в пустой квартире они от страха сбиваются пыльными комьями по углам. На улице проще будет решить и решиться, уверена ведьма. Голоса предков в голове и вне подтверждают, поддакивают. А значит, она права.
Только почему-то голоса бабушки среди них неслышно?
***
На Литейном мосту благодать. Ажурная решетка словно сети, готова поймать любого из зазевавшихся. Русалки нет-нет, да глянут по сторонам. Порывы ветра в лицо бросаются словно самоубийцы в волны. А в голове у большухи только одно бьется, назойливо, как муха в закрытую форточку: ты все попробовала. Все попробовала. Ничего не вышло. Ничего. Ты станешь последней. Ты станешь свидетельницей
От ветра или от позора у старухи глаза слезятся, торопливо она ловит соленые капли подрагивающими пальцами, пока в морщинках не заблудились. Другой рукой достает из кармана шубы помещающийся на ладони ритуальный серп. И те же пальцы, что от мокрого, соленого уже начинают замерзать кончиком серпа чик, пока кровь не выступит. Как только скромная капля выглядывает из тепла на морозную улицу, мажет ею снег на перилах соленым и железным, прозрачным и красным. Нарушая запрет как дикарка. С серпа кровь по снегу вытирает, добавляя: «poigu sorsa tulla» 1 .
1
(карел.) Сын утки приди!
Ветер эти слова не подхватывает, не уносит, они камнем падают на дно Невы. Если прислушаться, можно услышать глухой удар. Большуха замирает с закрытыми глазами, словно ребенок, который, помолившись, верит, что разбитая ваза обнаружится целой до прихода родителей. Боится открыть глаза и увидеть осколки. А точнее, что ничего не изменилось.
«Ну точь-в-точь дикая. Разве не так запугивали лапотников в новостях, добивались молчаливого согласия на заповедники для нас?» – старуха передергивает плечами, и поднимает ворот шубы, чтобы не так промозгло. Оглядывается: город все так же шумит и неторопливо живет.
Появляется надежда, что ничего не сработало и не было никакого запрета, никакого ритуала, никакого наказания. Что все это просто сказки. Сказки про дремучие времена человеческих жертв. Сказки для запугивания детей. Она убирает серп обратно в карман и спешит домой. Уговаривает себя, что надо успеть, пока Лера не вернется, но на самом деле просто хочет поскорее покинуть это место. Надеясь, раз ничего не случилось, может получится забыть. Выкинуть из головы, вымести из углов эти комки пыли и сделать вид, что не была в шаге от вероломства.
Старушка торопливо семенит к набережной, подальше от моста, подальше от Невы. Домой-домой-домой. Нога-предательница подворачивается на льду. Неловко, нелепо, большуха снова хватается за поручень: – Да чтоб тебя! – чертыхаясь сквозь зубы, восстанавливает равновесие, но бедро все же отзывается глухой болью.
***
Лера появляется у сфинксов, когда несколько егерей уже лежат без чувств, остальные с трудом, но держатся на ногах. Грифоны надрываются, кричат, летают над командой, из-под тишка все пытаются ударить по голове твердым носом. Знают твари, что делать. Сфинксы, накрытые заговоренными сетками, явно не желают этого терпеть – рвут их когтями.