Чистое сердце
Шрифт:
— С какой целью?
— Чтобы захватить вас, by God!
— Ну, а потом?
— Что, потом?
— Предположим, это западня, и что из этого следует?
— Прежде всего, вы станете пленником, а Техас лишится одного из самых преданных защитников. Словом, я бы не пошел — это мое прямое и откровенное мнение. — И обратившись к присутствующим, молчавшим с момента начала разговора, американец спросил: — Сеньоры, как вы думаете?
— Было бы безумием довериться человеку, которого никто не знает и у которого могут быть дурные намерения, — сказал Ланси.
— Не надо идти туда, — настаивал Квониам.
— Газель —
Ягуар большими шагами ходил по шалашу, с лихорадочным нетерпением выслушивая мнения друзей, очевидно, противоречащие его собственному.
— Нет, — горячо сказал он, внезапно остановившись, — нет, я не оставлю донью Кармелу, если она обращается ко мне за помощью, это было бы подлостью. Я не подвергну ее опасности. Что бы ни случилось, я отправлюсь в Гуэва дель-Венадо.
— Хорошенько подумайте, мой друг, — сказал Джон Дэвис.
— Мое решение непреклонно: я хочу спасти донью Кармелу, пусть даже с опасностью жизни.
— Вы не сделаете этого, мой друг, — возразил тихо американец.
— Я не сделаю этого? Почему?!
— Потому что честь вам это запрещает, потому что рядом с сердцем стоит долг, рядом с личными чувствами стоит общее благо. Потому что как командир, поставленный во главе отряда, вы отвечаете за спасение армии; потому что, если вы погибнете или попадете в плен, армия техасцев может погибнуть или, по крайней мере, оказаться в опасности. Вот почему, мой друг, вы этого не сделаете.
Ягуар опустил голову и в отчаянии сел на скамью.
— Но, Боже, что же делать? Что делать? — прошептал он.
— Надеяться! — ответил Джон Дэвис. Он сделал своим друзьям знак, по которому они встали и вышли из шалаша, затем продолжал: -Ягуар, мой друг, мой брат, неужели мне надо вселять в вас бодрость, — в вас, человека с сердцем льва, которого бедствия никогда не заставляли склонять голову! Неужели вы посмеете поставить на одну доску любовь к женщине и преданность отечеству? Осмелитесь ли вы оплакивать погибшую любовь, возлюбленную, находящуюся в плену или мертвую, когда ваша отчизна изнемогает под непрерывными ударами притеснителей? Если вы поддадитесь слабости, если вы только поколеблетесь, не сможете довести до конца свое самопожертвование, ваша отчизна, мать, которая по справедливости должна быть вам так дорога, которая пролила самую светлую, самую драгоценную кровь в этой безнадежной борьбе, завтра же может оказаться навсегда погребенной по вашей вине под трупами своих детей! Брат, брат, этот час — высший и последний. Надо победить — или умереть во имя общего спасения! Общие интересы должны возобладать над личными страстями. Колебаться здесь — быть изменником! Встряхнитесь, брат, и не бесчестите себя недостойной вас слабостью!
Молодой человек вскочил как ужаленный, услышав эти резкие слова. Взгляд его потух, но вслед за тем грустная улыбка промелькнула на прекрасном лице.
— Спасибо, брат! — сказал он, схватив руку Джона Дэвиса и крепко пожав ее. — Спасибо за напоминание о моем долге. Я умру на своем посту!
— Ах! Наконец-то я вас узнаю, — радостно воскликнул американец. — Я был уверен, что ваше сердце не останется глухим к зову отчизны и вы до конца исполните ваш славный долг.
Молодой человек глубоко вздохнул и не нашел в себе силы ответить на похвалу, которую в глубине души считал незаслуженной.
В это мгновение снаружи послышались бряцанье оружия и топот лошадей.
— Что там происходит? — спросил Ягуар.
— Не знаю, — ответил американец, — но думаю, что нам не замедлят сообщить это.
Действительно, на вопрос часового: «Кто идет?» — снаружи что-то ответили, затем незнакомый всадник въехал в лагерь.
— Парламентер, — сказал Ланси, появляясь у входа в шалаш.
— Парламентер? — повторил Ягуар, бросая на Джона Дэвиса удивленный взгляд.
— Может быть, это помощь, которую вам посылает Бог, — ответил американец.
Молодой человек недоверчиво улыбнулся, но, обращаясь к Ланси, сказал:
— Велите войти.
— Входите, сеньор, — сказал метис, адресуясь к невидимому лицу. — Командир готов принять вас.
Ягуар вздрогнул, узнав вошедшего. Это был Сандоваль, передавший ему накануне письмо.
Сандоваль вежливо поклонился двум людям, находящимся в комнате.
— Вы удивлены, видя меня, кабальеро, не правда ли? — улыбаясь, сказал он Ягуару.
— Признаюсь, — ответил тот, отвечая не менее вежливым поклоном.
— А объясняется все просто: я люблю положения ясные и определенные. В письме, которое я имел честь вручить вам вчера лично, я вам назначил свидание в Гуэва дель-Венадо для обсуждения важных дел, не правда ли?
— Действительно, вы назначили мне свидание.
— Но, — продолжал Сандоваль с отличавшими его непринужденностью и небрежностью, — как только мы расстались, у меня появилась одна мысль.
— Не будет ли нескромностью спросить, какая именно?
— Нисколько. Я подумал, что в настоящих обстоятельствах, принимая во внимание отношения, в каких мы с вами состоим, и то, что я не имею чести быть вам знаком, могло случиться, что вы не окажете мне доверия и заставите меня напрасно мерзнуть, ожидая вас в гроте.
Два инсургента обменялись взглядом, который был перехвачен Сандовалем.
— А-а! — сказал он, смеясь. — Кажется, я угадал верно. Одним словом, я повторю: так как нам надо обсудить важные дела, я решил идти прямо к вам, чтобы не возникло никаких затруднений.
— Вы хорошо сделали, благодарю вас.
— Не за что, я в этом деле заинтересован сам настолько же, насколько и вы.
— Даже если так, ваш поступок остается не менее порядочным. Вы ведь не парламентер?
— Я? Конечно, нет, я только прикрылся этим званием, чтобы легче было проникнуть в ваш лагерь и попасть к вам.
— Все равно, пока вы находитесь между нами, с вами будут обращаться, как с парламентером, и считать вас таковым. Так что можете ничего не бояться.
— Бояться? Чего же? Разве мне не служит ручательством ваша честь?
— Благодарю вас за хорошее мнение обо мне, я его оправдаю. Теперь, если вы не возражаете, перейдем к делу.
— Я ничего другого не желаю, — ответил Сандоваль с некоторым колебанием, бросая подозрительный взгляд на американца.
— Этот кабальеро — мой близкий друг, — сказал Ягуар, перехватив взгляд, брошенный его собеседником, — вы можете говорить при нем совершенно откровенно.