Чистосердечное признание или Похождения борзописца, которому не сиделось на месте
Шрифт:
– Я потом и тебя туда работать возьму, с Муслиным снова увидишься. Ты ведь, кажется, с ним знаком? Что он за человек?
Я расхвалил своего бывшего начальника и среди особых достоинств отметил равнодушие к политике.
Вернувшись из-за океана, будущий нотариус рассказал о встрече с Евгением.
– Но ты оказался прав, – политику он не любит, не наш человек. Ничего, и без него справимся. Кстати, твои предки до революции кем были?
Стало ясно – нотариус считает меня евреем. Ответил заученной с детства фразой: «Один мой дед ямщик, другой – священник». Собеседник на
А я об эмиграции никогда и не помышлял.
Борис и Боб
Не знаю, сохранились ли до нынешнего времени в редакциях литературные секретари. Судя по некоторым изданиям, о таковых и не слыхивали. Но когда-то они были и сыграли в моей жизни немаловажную роль.
С Борисом Иоффе я познакомился в первый же день работы в «МК». Он правил полученные из отделов материалы, за что был дружно нелюбим авторами. Сам Борис Евсеевич писал о театре. Одетый в плохо отутюженный пиджак и брюки с отличающейся по цвету заплаткой, он был далеко не молод и мечтал уйти работать во взрослую редакцию. Но в столице повсюду сидели выходцы из «МК»… Иоффе читал первый попавший ему на стол мой материал, и смотрел на автора сквозь очки в дешёвой круглой оправе большими грустными глазами. Я переживал молча. Тягаться с правщиком не приходилось – ведь за его плечами были не только школьные сочинения, но и институт, и многие годы работы в прессе.
Боб Бринберг был фельетонистом «МК», ему я принес опус под названием «Коктейль ромашка». Боб прочитал, одобрительно улыбнулся и пригласил прийти завтра вечером, когда материал уже будет стоять в номере. Назавтра редактор популярно объяснил Бобу, что печатать в газете о производимом на фабрике театральной косметики настоянном на цветах «укрепителе для волос» нельзя, так как в городе начнётся поголовное пьянство. Боб расстроился, подсказавшая тему моя жена обиделась, призыв «пора перестать любимому цветку нашей юности увеличивать волосатость в желудках алкоголиков» до читателей так и не дошёл.
Второй раз встретился с Бринбергом спустя несколько лет в редакции «Вечерней Москвы». Писать короткие материалы я не умел. И когда Боб моментально превратил раздутую информацию в лаконичную заметку под рубрикой «Сегодня», пришел в восторг. Мы опять сдружились. Боб писал хорошо, даже в «Литгазете» печатался. А правил ещё лучше. Это был неунывающий человек с искусственным стеклянным глазом, о чём почти никто не догадывался. Он, как и Иоффе, работал в «Вечёрке» литсекретарём и был почти так же нелюбим. Я же, наоборот, очень уважал Бринберга – за мастерство, умение передать его другим и принципиальный подход к творческим вопросам.
С миру по нитке
По большому счету – я учился везде, где только мог, и у всех, у кого мог. От моего школьного учителя Ильи Соломоновича (фамилии, увы, не помню) впервые услышал, что в сочинении обязательно должны быть вступление, основная часть и заключение. И поверил ему на всю оставшуюся жизнь. Пока ученики склонялись над листочками, Илья Соломонович катал по столу апельсин и внимательно следил, чтобы никто не списывал. На следующий
В дальнейшем учился писать сам, перенимая всё хорошее из книг, печатных изданий, наблюдая за коллегами. Чтобы делать сие целенаправленно, необходимо видеть свои профессиональные недостатки. Не стоит уделять внимание только признанным мастерам. Например, начинающие корреспонденты «МК», получив сложное задание, часто советовались, какие вопросы задали бы собеседникам их сотоварищи. Много лет спустя я с успехом использовал этот приём при подготовке интервью для журнала «Журналист». Первые репортёрские навыки мне подарило кино, где, как известно, принято не рассказывать, а показывать.
Когда речь идёт о руководстве, лучше просто приглядываться и брать пример. Я ещё могу догадаться об истоках редакторского обаяния Аркадия Удальцова из «Литературной газеты», а вот как быть с Семёном Индурским, сделавшим «Вечёрку» самым любимым в Москве периодическим изданием и бессменно руководившем ею столько лет, несмотря на непростые отношения с начальством? Думаю, что и сам Индурский мало что сумел бы сказать по этому поводу – кроме общих слов.
Студент бывает весел от сессии до сессии
МОПИ – попал и не вопи
Одна из абитуриенток, глядя на ребят, с завистью сказала: «Как бы я хотела родиться мальчиком! Не волнуйтесь, вас даже ни о чём спрашивать не будут».
И действительно, на экзаменах в Московский областной педагогический институт нам лишних вопросов не задавали, а ответы как-бы подсказывали – мужчин на заочном и вечернем отделениях явно недоставало. Когда вывесили списки принятых, один из нас радостно прокричал «Ура!». Проходивший мимо студент дневного отделения похлопал его по плечу и назидательно сказал: «МОПИ – попал и не вопи!».
Нас, заочников мужеска пола, набралось лишь несколько человек. Мы сразу же перезнакомились, сдружились и отметили попадание. Рассудили – все где-то работаем, бегать на лекции времени нет. Раз к нам так доброжелательно отнеслись при приёме, значит и в дальнейшем поблажки будут. Надо не стесняться – вперёд и с песнями!
На первый зачёт я пошёл, предварительно изучив оглавление учебника, который затем засунул за поясной ремень. Девочки из группы уговаривали:
– Остановись! Тебя поймают и выгонят из института.
Я скрепя сердце улыбнулся и шагнул в распахнутую дверь. Найти в учебнике ответ на билет было несложно, и за моими тайными манипуляциями вроде никто не наблюдал. Когда вышел из аудитории, девочки замерли: сколько? Я поднял ладонь с пятью растопыренными пальцами. Девочки неодобрительно загудели – ведь они зубрили, писали шпаргалки не один день, а тут… Но никто не наябедничал.
Пример оказался заразительным. Больше того, мы решили не придерживаться общего графика. Я приезжал в институт, узнавал, кто сегодня принимает зачёт, шел в библиотеку, брал нужный учебник, читал оглавление – и в бой.