Читатель предупрежден
Шрифт:
— Ты хочешь знать, что это за ложь, сынок?
— Да. Очень.
— Пункт первый, — буркнул Г.М., стараясь пальцами раздвинуть тесный воротничок. — Вернись мысленно к своему приключению за пятнадцать минут до убийства, когда прабабушкина лампа с шумом разбилась и Сэмюэль Констебль ввалился в твою комнату узнать, что случилось. Два человека подробно описали это событие. Ты сам это слышал. Молодой Чейз и миссис Констебль. Чейз описал нам, как мистер Констебль выскочил из своей спальни и в спешке пытался всунуть ноги в домашние туфли. Каждый из нас наверняка неоднократно оказывался в подобной ситуации с домашними туфлями. И мы знаем, как это выглядит. Описание Ларри было таким подробным, что всякая ошибка исключена. Следовательно: или это правда, или обычная ложь.
— Ах так? — сказал Сандерс, хорошо зная, что последует за этим.
— Но с другой стороны — что сказала нам об этом супруга мистера Констебля? Она сказала, что как раз закончила завязывать бедному Сэму шнурки в туфлях, когда они услышали шум и ее муж выбежал из комнаты. Итак, согласно ее показаниям, Констебль был обут в носки и туфли. Описание также подробное и точное. Следовательно: или это правда, или обычная ложь. И я боюсь, сынок, что это ложь.
— А почему не мог лгать Чейз?
Сэр Генри почесал свою обширную лысину.
— Потому что я знаю лжецов, сынок, — устало сказал он. — И она не принадлежит к самым умелым. Но если ты думаешь, что мои слова — бредовые идеи предубежденного человека, то я прошу тебя мысленно вернуться назад! Ну, что? Что было на ногах у Констебля: туфли или домашние шлепанцы?
Сандерс был слишком поглощен другими делами, чтобы обращать внимание на мелочи. И хотя ему хотелось забыть об этой сцене, она предстала перед ним, как живая.
— Домашние шлепанцы, — признал он.
— Хм-м-м… следовательно, она лгала… Пункт второй, — продолжил Г.М. — Вы сами слышали, как она с подкупающей прямотой и горячностью клялась, что ничего не знает о свечах, которые кто-то зажигал в спальне ее мужа. И сама не разгуливала с зажженными свечами. Может быть, вы не заметили, как она подскочила, когда я обратил на это ее внимание. Но оставим это. В пятницу вечером на ней был свободный розовый халат из шелка, вы согласны? Мы немного поискали с Мастерсом и нашли этот халат. Правый рукав внизу — вы, наверное, заметили, как дрожит ее правая рука, — испачкан стеариновыми пятнами.
Доктор не оспаривал это. Он вынужден был признать факты. Он хорошо помнил Мину Констебль, скорчившуюся в кресле, розовый халат, в который она была завернута, действительно был испачкан стеарином.
— Ты понял, сынок? — мягко спросил Г.М. Ответом ему была тишина.
— Есть еще одно дело, — продолжал Г.М. — Этот альбом с вырезками из газет и журналов. Она заявила, что сожгла его. Однако она не сделала этого. Нельзя сжечь толстую книгу или блокнот, переплетенный в имитацию кожи, не оставив никаких следов. Разумеется, если она не бросила его в раскаленную печь. Но в этом доме нет печей, нет даже ни одного камина, который топили бы дровами или углем, где можно было бы его сжечь. И нет никаких следов от сожженной книги или обложки. Это все ложь, сынок. Пусть она спит. Если бы у нас были хотя бы малейшие доказательства ее вины, вместо своей спальни ей бы пришлось сейчас отправиться в тюрьму в Кингстон по обвинению в убийстве.
— Дьявольщина! — проворчал Сандерс.
— Да, — согласился Г.М.
— Но все, что она сказала или сделала… И вообще, какое значение имеет, что было на ногах у Констебля? Или зажигала она свечи или нет?
Г.М. сердито усмехнулся.
— Я сам хотел бы знать ответы на эти вопросы, сынок. Это самые безумные улики, о которых я когда-либо слышал!
— Неужели вы утверждаете, — не отступал Сандерс, — что все это: ее слезы, потеря сознания, состояние апатии и даже вызов, который она собиралась бросить Пеннику — просто игра и бахвальство?
Мастерс добродушно рассмеялся.
— Ну, а вы что думаете? Вы заметили, как легко она дала себя отговорить от этого «вызова»?
— Я думаю, вы неправы.
— Это ваше дело, доктор. Каждый человек имеет право на собственное мнение! А теперь, если вы позволите, — Мастерс посмотрел на часы, — сэр Генри и я должны отсюда уехать. Сначала в Гроувтоп, а потом в «Черный Лебедь» на встречу с мистером Пенником. Могу вам сообщить по секрету, что это разговор, которого я очень жду! Когда сэр Генри встретится с Пенником…
— Эта женщина в опасности!
— Все в порядке, доктор. Вы должны о ней позаботиться. Доброй ночи, доброй ночи!
Он отворил дверь и кивнул головой Г.М. Сэр Генри снял свой старомодный котелок и столь же старомодное пальто с вешалки около двери, сделал несколько шагов и остановился, глядя на обоих мужчин.
— Предположим, этот молодой человек прав… — задумчиво сказал он, обращаясь к Мастерсу.
Старший инспектор почти закричал:
— Зачем снова возвращаться к этому? Мы говорили об этом уже сто раз! Ведь мы знаем, что все это значит, не правда ли, сэр? — умоляющим голосом закончил он.
— Ох, ну конечно. Ну конечно. Мы всегда знаем. Каждый раз, когда у кого-то поскользнется нога и он полным ходом съезжает вниз, мы знаем, что об этом думать. Да-а-а, а теперь подведем печальный итог… Что мы знаем?
Осторожно осмотревшись, Мастерс закрыл дверь и повернулся к Сандерсу:
— Мы знаем, что миссис Констебль умышленно убила своего мужа. Не знаем только, каким образом она это сделала. И могу вам еще кое-что сказать. Я не читал ни одной книги этой женщины, будьте спокойны. Но моя жена читала и кое-что рассказывала мне. В одной из них, описывающей экспедицию в Египет, умирает целая группа людей — их якобы настигло проклятье из гробницы фараона. Неплохо, а? А потом оказывается, что их прикончили с помощью дьявольски ловко использованного газа, содержащего окись углерода. Моя жена точно не помнит, как это было сделано, но сказала, что это было очень убедительно и достаточно легко в применении, она даже задумалась, не удастся ли ей сделать это, если она решит избавиться от меня.
Доктор пожал плечами.
— Хорошо, примем во внимание и это, — согласился он. — А в другой ее книжке «Двойное алиби», жертва умирает после подкожного впрыскивания инсулина. От этого волосы встают на голове, потому что с точки зрения науки это полностью возможно и исключительно трудно для определения. Я помню, что в пятницу вечером я что-то сказал ей на эту тему. Ну и что из этого? Констебль умер не от отравления окисью углерода и не от инсулина. Что это доказывает?
— Это доказывает, — Мастерс постучал пальцем по ладони другой руки, — что подобные шуточки не являются тайной для миссис Констебль. И если бы она решила кого-то прикончить — существуют способы, на которые она могла бы опереться. Нечто неуловимое, как ветер, и в то же время заурядное, как хлеб. То, что можно сделать в собственном доме, при помощи воды и кусочка мыла, то, что не требует специальных знаний.
В этот момент в лице Г.М. произошла неожиданная перемена. Он сморщился, астматично задышал, выпятил губы… еще минута…и раздался бы недовольный свист, однако вдруг лицо его снова разгладилось, щеки порозовели, и в глазах появилось выражение безмерного удивления.
— Ах, я слепец! — буркнул он.
— Что, сэр?
— Неважно, сынок. Просто я размышлял вслух.
Мастерс подозрительно посмотрел на него.
— Я размышлял вслух! — упрямо повторил Г.М. — Продолжайте. То, о чем я размышлял, совершенно не относится к вашим выводам. Я думал о месте на ковре, где находилось пятно стеарина. Черт побери, почему вы всегда подозреваете, что я хочу вас оставить с носом?