Чосер
Шрифт:
противоречивого, на глазах меняющегося общества. Хоть сам Чосер редко впрямую говорит
об этом, но из его “Кентерберийских рассказов” вырастает наглядная картина смутного
времени, погрязшего в противоречиях общества, для которого характерны упадок папской
власти, постоянные распри между Церковью и государством, борьба за власть между
королем и мятежной знатью. Историки обычно видят доказательства противоречивости той
эпохи в Столетней войне и Крестьянском восстании. Мы можем добавить
откровения кармелита и продавца индульгенций, пристава церковного суда и батской
ткачихи.
Первый в череде рассказов, “Рассказ Рыцаря”, был напитан Чосером задолго до того, как им была замыслена книга “Кентерберийских рассказов”, но в книгу рассказ вошел
естественно и легко, чудесно согласуясь с благородным характером рыцаря, каким тот
обрисован в “Общем прологе”.
Это пересказ рыцарского романа в классическом и почти миологическом антураже
“древних легенд”, где речь идет о злоключениях
Паламона и Арситы, домогающихся руки Эмилии. Обычная смесь из рассказа о
рыцарском соперничестве и любовной истории видоизменяется Чосером под влиянием
Боэция, превращаясь в произведение на более широкую тему судьбы и роли ее в жизни
человека. Но даже здесь проявляется присущий Чосеру скептицизм. Рассказ этот
истолковывается и как довольно прямое восхваление рыцарской доблести, согласной со
статусом чосеровского героя и с нравственными его устоями, и как сатира на кровавые
обычаи и корыстолюбие, возобладавшие в современном Чосеру рыцарстве. За обычной
авторской отстраненностью проглядывает столь характерная для Чосера двойственность
отношений.
Отстраненность его делается еще нагляднее, когда от высокого стиля рыцарского
романа он сразу же переходит к непристойной фарсовости “Рассказа Мельника”, объединенного с “Рассказом Рыцаря” прологом, в котором Чосер проявляет себя как мастер
комического диалога, когда мельник заявляет:
“Мне слово дай, и слов я наскребу
И рыцарев рассказ перешибу.
Ты не гляди, что я мужлан негодный,
Я вам припас рассказец благородный я…
“Идет, рассказывай, будь ты неладен.
Ты думаешь, что мы с тобой не сладим
“Так слушайте же – мельник заорал, —
Готов брехать, лишь бы монах не врал!”26
Мельник “пьян был вдрызг” и, что более важно, он “мужлан”, и рассказ его – это
рассказ от лица “мужлана”, рассказанный “мужицкими словами”. Написанный тем же
десятисложником, что и “Рассказ Рыцаря”, он выглядит совершенно иначе даже ритмически
благодаря своему словарю и стилю – “низкому стилю” рассказа о тайных изменах и
любовных шашнях, полного двусмысленностей и скабрезностей: 26 Перевод И. Кашкина.
Тут
И высунулась задом наперед.
И, ничего простак не разбирая,
Припал к ней страстно, задницу лобзая27.
Это образчик столь любимого англичанами сексуального юмора, но нагромождение
непристойностей в данном случае – органическая часть рассказа, пародирующего мистерии и
комически переиначивающего историю о Всемирном потопе. Трудно представить себе
лучший пример соседства и сосуществования буффонады и сакральности. К тому же комизм
рождает и пародийность “Рассказа Мельника”, по отношению к куртуазной любви, изображенной в предыдущем “Рассказе Рыцаря”. Чосер устраивает как бы ироническую
перекличку сюжетов в пределах одной книги. “Рассказ Мельника”, в свою очередь, пародируется следующим за ним “Рассказом Мажордома”, где речь тоже идет о рогах, наставленных супругу, но история любовных похождений, не чуждых и самому Чосеру, здесь выглядит еще грубее, примитивнее и механистичнее. Это прекрасный пример фаблио, жанра, пришедшего из Франции, но развитого и усложненного Чосером мастерскими
описаниями характеров, его даром перевоплощения и подражания. В этом рассказе в речи
двух школяров, уроженцев “Севера, каких, не знаю, мест…” звучит и северный акцент и
словечки северного диалекта. Строки поэмы изобличают постоянный поиск Чосером
новизны и яркости выражения, его неизменную изобретательность и неутомимость в
воспроизведении различных речевых стилей. “Слух” и здесь ни разу не изменяет ему.
“Рассказ Мажордома” в каком-то смысле дополняется и завершается “Рассказом
Повара”, коротким и малопримечательным повествованием о некоем подмастерье, что “в
нашем городе пристанище обрел”. Подобно персонажам с полотен Хогарта, но перенесенный
в городскую среду конца XIV века тип, к неудовольствию своего хозяина, проводит дни за
азартными играми и пирушками, а после увольнения связывается с шайкой бродяг и воров.
Подмастерье имеет жену:
Хотя была торговкою она,
Но в городе о ней ходили слухи
Как о доносчице и потаскухе…28
Здесь рассказ прерывается, так и оставшись незаконченным, но, судя по всему, он
призван был знаменовать собой определенный этап в снижении “любовной темы” – от
рыцарской куртуазности к грубому сладострастию городской бедноты. “Любовный”, или
“брачный”, цикл поэм Чосера представляет собой последовательность, в которой явственно
наблюдаются языковые изменения, с помощью которых Чосер развертывает перед читателем
целую панораму стилистических эффектов. Для английской литературы это был