Чозения
Шрифт:
— Амур что-то беспокоился. И эти… как их… вроде ворон. Ну, носатые такие… Целая орава на дереве уселась.
— Японские длинноклювые. — Она быстро встала. — Ах, как же это вы? Какая беспечность! Слепота!
Словно обрадовалась, что можно каким-то действием разбить неловкость.
— Девочка, — с предосторожностью сказала Татьяна, — не будь злой. Откуда он мог знать?
— В чем дело? — спросил Северин.
— Дело в том, — сказал Сократ, — что там, значит, кто-то умирал… или был убит. Вороны ждали.
— Человек?
— Вряд
Северин встал, сбросил рюкзак.
— Я должен был догадаться. Простите. Я пойду туда.
И зарядил ружье. Пошел к речке. Ему показалось, что Татьяна сказала что-то Гражине. Тоном, в котором был упрек. Ему было все равно. Он злился на девушку, но больше злился на себя. Какого черта его понесло сюда! И эти подумают черт знает что. И она. Да и не удивительно! Притащился, остолоп, голова дурная! Разве можно загодя знать, как расценят твои поступки люди?! Будут они верить в чистоту твоих намерений или нет?
Он шел и ругал себя, когда вдруг увидел, что Амур остановился и смотрит назад.
…Гражина догоняла его. Шла своей размеренной, спокойной, очень красивой походкой. На ходу вогнала в ружье патрон, закрыла казенник, перекинула двустволку через плечо.
— Зачем вы идете? — спросил Северин.
— Простите, я была не права…
— Могли бы и остаться. Пользы от вас будет мало.
— Очень злитесь на меня?
— На себя.
— А вот это зря… Я… не рассердилась, что вы пришли… Наоборот. Только неудобно было сказать при них.
— Лучше бы вы сказали при них, а мне потом что хотите, чем выставлять меня идиотом.
— Я… не хотела этого, — в глазах теплая по корность и чувство вины.
— И зачем вам это? Будьте доброй! Это вам так идет. А то — дикая кошка. Восемь килограмм сто пятьдесят грамм…
Гражина смеялась, поглядывая на него.
— Ну, милый, добрый, ворчливый… Простите меня, пожалуйста. Иначе умру от угрызений совести.
— Хитрый вы народ, женщины, вот что.
Северин хорошо запомнил то место.
— Здесь. Только ворон не видно.
— Дождались, значит, — беззвучно сказала она.
Двинулись в заросли. И тут со страшным криком рванулась через кустарник и листву деревьев, запричитала, словно на смерть, воронья стая. Черными крыльями затемнила свет.
— Вот, — сказал он.
Невысокая поросль пихточек и кедров была в одном месте примята, будто через нее кого-то тащили, и в самой гуще этой поросли лежало нечто. Это нечто было пятнистым и неподвижным, и нельзя было понять, где у этого неподвижного голова, а где зад. И почти сразу, похолодев, Северин понял, почему он не может в этом разобраться. У убитого изюбра не было головы.
— Дорогой, — сказала Гражина, — держите ружье наготове.
— Почему?
— Он обычно отдыхает неподалеку от жертвы.
— Кто?
— Леопард, —
— Почему вы думаете, что это леопард? Может, это…
— Тигров здесь не видели два года. Если бы это был красный волк, падь покинули бы все косулии олени… Кроме того — голова. Леопард, даже сытый, всегда отгрызет у добычи голову: словно в глаза боится смотреть.
— И все же убивает? Сытый!
— Сытый. Было же у него мясо. А он покушался на Амура. Бывают среди них такие… профессиональные убийцы. Только убивать.
Она ходила вокруг места происшествия, стараясь не смотреть туда, где лежало светло-коричневое, безголовое и потому безобразное существо.
— Вороны не успели попортить. Леопард ушел недавно. И вот еще почему я говорю: леопард… След на сырой земле. И еще… И еще… Расстояние между следами было не меньше метров шести-восьми.
— Он спрыгнул и настиг его на пятом прыжке.
— Сорок метров, — шепотом сказала она.
— Почему спрыгнул?
— Потому что леопард, если уж добыча бросилась убегать, почти никогда не может догнать ее. Так, сделает для проформы еще метров пятьдесят да идет искать новый обед… Вот отсюда он прыгнул.
Над звериной тропой нависал толстый сук дуба. Девушка подтянулась на руках, гибко и ловко качнула тело и, закинув ногу, села на этот сук верхом.
— Нате. Так я и думала. Вот белые шерстинки.
— Разве он белый?
— Он ржаво-желтый на боках и спине. Но он же не человек, чтобы на спину ложиться. А брюхо унего белое.
Спрыгнула па землю.
— Постарайтесь хотя бы на глаз прикинуть раз меры и вес убитого. Противно, но постарайтесь.
Северин с большим напряжением приподнял тушу изюбра, держа ее у копыт. Кровь прилила к лицу.
— Пудов десять, — сказал он, опуская тушу. — Может, чуть больше. Прикидывал на глаз. Длина приблизительно метр семьдесят, высота… а черт его знает, какая у него высота… Метр сорок?.. Считайте, что так.
— Вы сильный, — сказала она.
— Леопард сильнее, — мрачно пошутил он. — Попробуй прикажи мне, чтобы я такого изюбра догнал и загрыз. Под страхом смерти не получится.
— Забросаем его валежником, — сказала девушка. — Чтобы не испортили птицы. Егеря надо предупредить. И пойдем. Я больше не могу. Видите, не ожидал смерти. Леспедецу ел. Любимое его рас тение. Такой красавец! А этот… растянулся вдоль сука, голову на лапы и замер. Понимал, убийца, что в таком положении он меньше заметен. Мне, кажется, плохо сейчас будет…
Северин осторожно вел ее от этого жуткого места.
— Избушка, — сказала она. — Элегия. Вот вам и элегия, Северинушка. Джунгли, а не элегия.