Чозения
Шрифт:
— Рано.
— Да и вы рано, — сказал Будрис.
— Я не рано. Я еще — поздно.
Лицо его действительно было помято малость. Но все же по нему не было видно, что проведена бессонная ночь. Коричнево-румяный загар, открытая улыбка.
— Пошли.
Зашли в лабораторию. И здесь Северин слегка обалдел. Дело было не в том, что повсюду лежали гербарии, что на полках шкафов белели черепа крупных животных и скелеты мелких, что кругом висели шкуры, что колбы и реторты громоздились на столах в каком-то неизвестном ему порядке. Было иное.
Лаборантка взвешивала
Шкура у кота была очень красивой. Дымчато-рыжая, немного в сизоватую охру, и вся в темно-серых и бурых, лоснящихся больших пятнах. На хвосте почти черные кольца. Кот никак не хотел помещаться в чашке весов, не хотел лежать: то нога свешивалась, то голова, то соскальзывал толстенный зад. Наконец кота все-таки поместили: лежал клубочком, только лапы свисали.
— Это за что же вы его?
Морщинки у глаз директора увеличились.
— Надо же учить. Чем питается в эту пору, какой хабитус?
— Кот настороженно смотрел на Будриса.
— Э-эх, котик, как же это ты маху дал!
— Жалеете? Это хорошо, — сказал директор. — Оставайтесь у нас, а? Работу дадим. Очень нужны люди, которые жалеют живое.
Лаборантка клала гири с абсолютно безразличным выражением лица. Будто не зверя взвешивала, и килограмм сухого киселя отпускала.
Вы, Нина, прежде чем браться за работу, вытащили бы у него клещей. Набрал полные уши, бродяга, — сказал Денисов.
— Хорошо, — сказала Нина. — Я пинцетом.
— Нужны люди, которые жалеют, — сказал Северин. — Ну, а вы?
Директор посмотрел на него с любопытством.
— Ради жалости иногда приходится и убивать. Чтобы знать про зверей все: что едят, что любят, кого и когда от них надо оберегать. Мы — хозяева. Может, мы и не имеем на это права, но так сложилось. Этого не изменишь. И мы должны научитьсябыть разумными хозяевами. Вот и приходится отнимать у некоторых жизнь, чтобы знать, чтобы потомуже ни у кого не отнимать, а, наоборот, помогатькаждому существу… Чтобы жили остальные. Вот как.
— Ну, этому уже ничего не поможет.
— Для утешения, чтобы не очень скорбели, ска жу, что эта ласковая киса ловит и губит даже молодых косулят, зайцев, рыбу.
— Не может быть.
— Я вам говорю. И вы лучше не на наш разумный гуманизм нажимайте, а на тех, кто отравляет озера, реки, леса, не сегодня-завтра испоганит океаны. Мы — все для внуков, хотя руки у нас подчас бывают в крови. У тех — все для кармана и брюха, а руки чистенькие… — Помолчал. — Я вот теперь многих ни за что не убью. До конца знаю вред и пользу каждого. «Гадкую» тигровую змею не убью. Тигра не убивал никогда, даже когда можно было. Много кого еще не убью. А вот хорзу — непальскую куницу — и секунды не поколеблюсь.
— Восемь килограмм сто пятьдесят грамм, — сказала Нина.
— Ну, восемь килограмм мне не надо, — довольно неудачно сострил Будрис, — а сто пятьдесят — могу.
На его удивление, они засмеялись. И он понял,
— Это когда вернетесь, — сказал Денисов. — Правда, Нина?
— А что ж, — улыбнулась она, и Северин вдруг заметил, что она очень хорошенькая.
Денисов повел Будриса в свой кабинет — закуток. Здесь тоже были шкафы. Пока Северин рассматривал в баночках белесые, похожие на петрушку и на человека корни женьшеня, Денисов что-то писал.
— Вот. Пропуск. «Предлагаю егерям оказывать содействие на всей территории заповедника». Самое главное для вас — это. Кордоны у нас в основном на хребтах. Вон там — первый. Через двадцать километров второй. — Он показал в окно. — Там горы синеют. Это Черный хребет. На нем три кордона. И здесь, на левом хребте, четыре. Можете у егеря брать коня. Даже если хозяев в доме нет. От первого доедете до второго. Там смените коня, и на подменном — до третьего. Ну и так далее.
— А как же хозяин?..
— Поставите лошадь в конюшню. Рано или поздно егерь с первого кордона придет на второй и возьмет свое. Или егерь со второго сам пригонит.
— Я лучше пешком.
— Верхом не умеете?
— Умею. Но лучше пешком.
— Что ж, правильно. Увидите больше. А ходите вы хорошо. Видел, как спускались с хребта. Не ломитесь. Беззвучно, как зверь. Так можно все увидеть. Для таких людей лес живет. Охотник?
— Есть немного.
— А говорите — «кот».
— Кот дал маху. И все же кота жаль.
— Иначе вы не были бы человеком… Компас есть?
— Думаю, он здесь не понадобится.
— Почему?
— Вот ориентиры. — Северин показал на вершины гор. — Хребет слева, хребет справа, хребет впереди. За спиной нет гор. Море. От левого до правого хребта километров десять. От моря до хребта впереди километров сорок-пятьдесят. Не заблудишься.
— А за хребтами?
— А мне там пока нечего делать. И здесь интересного достаточно.
— Глаза у Денисова блестели.
— Слушайте, вы мне все больше нравитесь. Охотник, умеете видеть, умеете ходить, умеете соображать и взвешивать все, зверей жалеете, можетепобеждать страх и брезгливость даже к змеям. Дом и деньги будут, жену найдете. А главное, очень… очень будет интересно.
— Я подумаю, — неожиданно для самого себя сказал Будрис. — У меня совсем другое занятие… очень важное… мне поздно, пожалуй, ломать жизнь. Но приятно думать, что я могу остаться.
— Хороший ответ. Ну, а теперь я вам объясню дорогу. Карта… Тьфу, дьявол, где же карта? Ну все равно. Здесь очень просто. Я начерчу. Видите, действительно за спиной море. Заповедник — это наша падь, три хребта и то, что за ними. Слева — хребет Яростной Воды, справа — хребет Санлин, или Мангу. Знаете, что такое по-маньчжурски Санлинчжичжу? Это «владыка гор и лесов» — тигр. А впереди — Черный хребет. Почти весь заповедник — долина Тигровой: Около устья, на левом берегу ее, — наша база. Денисов рисовал по памяти. И фигурки там и сям изображал.