Чозения
Шрифт:
Свистел над дрезиной ветер. Как в калейдоскопе — разглядеть не успеешь — бежали, менялись скалы, сопки, деревья.
Когда дрезина остановилась, один из рабочих, почесав затылок, сказал:
— А может, не надо его отпускать?
— Почему? — спросил тот, что вел дрезину.
— Тайга.
— Чепуха. Зоологи, они привычные. Не заблудится. Вон, парень, пойдешь напрямик. Там будет заброшенный «угольник» узкоколейки. Компас есть?
— Только это. — Будрис показал на солнце.
— Потом от «угольника» на северо-запад.
Дрезина умчалась.
VI. ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ КЕДРА
Солнце начинало клониться к закату. Длинные рмые тени стволов легли на малахит листвы. Лицо подавала приятная трепетная прохлада.
Северин уже испугался, что идет не той дорогой, когда вдруг тропинка вывела его к столбу с прибитой табличкой. На табличке было написано: «Граница».
Приободрившись, Будрис ускорил шаг. Временами будто легкий вздох пролетал над вершинами кедров — отзвук бриза.
Хвоя кедров темнела, затаенно шумела в золотистой и голубой вышине. Тропинка пошла с хребта вниз, в тень, на дно огромной пади.
Над головой Будриса оранжевая в лучах заката высилась голая Янтунлаза. С хребта, на котором он стоял, устремлялись на дно пади многочисленные ручейки, речушки, криницы. С другого, далекого, хребта также тянулись серебряные нити, И все они сливались на дне долины с небольшой быстрой речкой.
«Ага, значит, это корыто и есть Тигровая Падь. Ничего себе. Ложбина. Два хребта. Наверное, аж до тех вон гор слева, черных от пихты. А вправо — до моря. Километров сто по периметру. Ничего. Жилья не видно. Только вон там дымок, наверное, егерский кордон. И вон там, километрах в двадцати, еще дымок. Ну, а центральный поселок? Он где? Вот. Почти под ним. На самом дне Пади Тигровой. Приткнулся к речушке. Что-то вроде десятка маленьких домиков. Сараи. Еще что-то. Что ж, надо идти».
Будрис начал спускаться. Сразу его окутали тень и прохлада. Временами тихо вздыхали над головой кедры. Цеплялась за ноги какая-то дрянь, он не знал что, да и не хотел знать: уж очень устал.
Когда он спустился на дно распадка, на левом хребте лежала уже глубокая тень, и только правый хребет краснел в последних лучах солнца.
Перешел речку. Она была на удивление прозрачной для Приморья, и он понял почему: вся вме-cie с притоками лежит в лесу. Корни цепко держат грунт, не дают дождям вымывать гумус. Возможно, в дождь замутится ненадолго — и снова как слеза. Вот строение у берега. Баня. Какой-то сарай. Возле него две грузовые машины. Бревенчатые домики. А тот, наверное, дом директора. «Физиономия» у дома такая… внушительная.
Во дворе его встретили лаем две собаки. Лаяли и виляли хвостами. В такой глуши человек не враг, но… служба. Особенно старалась одна, белая как снег, с ласковыми ореховыми глазами.
— Не смей, Амур! Свои.
Амур вроде только и ждал команды, весело запрыгал вокруг Северина, закрутил хвост баранкой, побежал вперед, словно показывая дорогу.
Тот, кто отозвал собак, сидел на крыльце и чистил ружье. Стройный, невысокий, но крепкий. Лицо коричнево-румяное. Прозрачные голубые глаза, а вокруг них сетка морщинок. Молодой еще, а морщинки, видно, оттого, что все время приходится прижмуриваться от солнца и ветра. Хорошие ровные зубы, приятная улыбка. Пальцы рук нервозные и быстрые. Хорошо знают, что такое оружие.
— Вы директор?
— Точно. Чем могу служить?
Будрис отрекомендовался. Рассказал, что привело его сюда.
— Издалека вы к нам. Денисов моя фамилия. 3ахар Ираклиевич. Так кто вам нужен?
— Арсайло. Я ее не так уж хорошо знаю. Но она обещала показать, что здесь и как.
— Знаю. Самостоятельная такая девушка. Кажется, из Хабаровска?
— Вы не помните? Директор улыбнулся.
— Документы смотрел — все в порядке. А так где же запомнишь. Вы не смотрите, что здесь тихо. У меня сотни людей бывают, мирмикологи, орнитологи, ботаники, паразитологи…
— А эти зачем?
— Район у меня относительно клеща безопасный, но все же… Ну, давайте-ка в дом.
Грациозно, без помощи рук поднялся на ноги, мягко ступая, пошел в дом. Комната, куда они по пали, была, видно, кабинетом. Шкафы с книгами, стол, диван. На диване лохматая темная шкура го рала. На стенах тоже висят шкуры: лисьи, барсучьи, енотовые. Над диваном рога и шкура.
— Изюбровые, — сказал Денисов. — Видите, шкура пятнистая, а на рогах — второй отросток. Садитесь.
Северин сел.
— Так вот… ее в поселке нет.
Сердце упало.
— Уехала?
— Нет. Она в охотничьей избушке. Это километров двадцать вверх по течению Тигровой. Бабочек ловит.
— Я почему-то думал, что она ботаник.
— Она у нас на все руки мастер. Серьезная девушка. А бабочки — хобби. Попросил наш Ласковский помочь ему. У него с женой рук не хватает. Вот они втроем там и сидят. Так что придется вам переночевать здесь.
Пошел на кухню. Потом появился с рюкзаком и ружьем.
— Боюсь, что я покажусь вам негостеприимным хозяином. Но жена с ребятишками уехала. Один. В доме хоть шаром покати.
— Ничего, у меня есть припасы.
— Тогда идемте, отведу вас на ночлег.
Сумерки висели над домиками, над тайгой. Вокруг была густая, невытоптанная трава.
— Я вас в доме наших орнитологов поселю. Можно бы у меня, но там удобнее. Они уехали на Амур — там перелет уже начался. Будете один в большом доме.
— Неудобно.
— Глупости. У нас тут коммуна.
На всем пути к домику они не встретили ни одного человека. Поселок словно вымер. Люди разошлись по своим таежным делам или, может, спали. Дом орнитологов был таким же, как директорский. Забор, палисадник, крыльцо, тесовая крыша. Только веранда поменьше да нет сарая.