Чрезвычайное
Шрифт:
– Да, не верю.
– Тебе тяжело, если тебя оскорбляют, а почему оскорблять других ты считаешь своим правом?
– Кого же я оскорбила?
– Скажем, меня.
– Вас?!
– Упрямо долбишь: не верила, не верю, не буду верить! В прошлый раз даже бросила: не за что верить, мало хорошего сделал. Предположим, хотя и заботился, чтоб тебя учили, но мало этого, недостаточно! Однако и плохого я ничего не сделал. Или я к тебе придирался, был несправедлив, когда-нибудь наказывал без причин, клеветал на тебя, обманывал?
– Я этого не говорила.
– И не могла сказать, но все же не доверяешь. Почему я должен выносить это
Звучали шаги по талому снегу, окна обливали теплым светом голые кусты палисадников.
– Вгорячах в прошлый раз сказала... Потом жалела. Наверно, потому к вам пришла... Вам я больше других верю.
– А на эти слова, помня старую обиду, я отвечу: теперь моя очередь не верить.
– Ну и не верьте, - дернула плечом Тося.
– Я от души...
– Ага, обиделась. Вот оно недоверие-то. Вот так-то и начинается вражда. Так-то и появляется темное, плохое между людьми. Саша Коротков, переступая через свою гордость, предложил - станем товарищами, прими мою помощь. Не приняла, не верю, пошел прочь! Он нес к тебе самое лучшее, а ты оттолкнула. Мечтаешь о хорошем, так помоги Саше стать хорошим.
– А разве он, на ваш взгляд, плохой? Он и умный и талантливый, чего еще не хватает?
– Кой-чего не хватает.
– Чего же?
– Ну, скажем, чуть-чуть душевной тонкости, чтоб при случае понимал - с чужими дневниками надо бережнее обращаться... Уж опять не веришь, уж не думаешь ли, что подлаживаюсь к тебе?
– Нет, верю, но не понимаю... Мне - и помогать Короткову.
– Почему бы и нет?
– Я-то беспомощнее его. Мне же самой помощь нужна.
– Тебе от него, ему от тебя. Глядишь, и не будет обиженных.
– Почти как по Евангелию.
– Ну нет. Евангелие предлагает - возлюби врага своего. А я - не прими друга за врага. Евангелие требует - прощай без разбора, а я - разберись. Разница.
Тося ничего не ответила, шагала, склонив голову.
На минуту что-то неуловимо изменилось вокруг. Должно быть, налетел легчайший, неприметный для нас ветерок, но он поднял целый бунт. Капли застучали веселее, шорохи и невнятный хруст усилились. Кроме пресного запаха тающих снегов, во влажном воздухе появились запахи отпотевших бревенчатых стен. Оживает все, даже мертвые бревна дают о себе знать.
– Анатолий Матвеевич, скажите, вы думаете о том, что когда-нибудь умрете, а это все...
– На этот раз ни сухости в ее голосе, ни напора, напротив, чувствуется застенчивость.
– Все, все останется. И эти лужи будут лежать, и кто-то обходить их будет... Кто-то, а не мы. Умрем, и все!
Ах, глупая девочка! Наткнулась на вопрос: почему жизнь отмерена на время, почему нет вечности? Он настолько стар, что люди устали ужасаться ему. Я, пожалуй, чаще ее задумываюсь о смерти. У нее еще много десятилетий впереди, а у меня их - одно, ну, посчастливится, два от силы. Через каких-то десять, пятнадцать лет будут так же разбиваться сосульки, кряхтеть оседающие сугробы, а меня не будет, я исчезну. Страшно ли мне? Конечно, страшно. Конечно, не хочу смерти, хочу жить, хотя мне жить становится год от году труднее - мучит бессонница, одолевает одышка, бастует сердце, - но даже на это согласен, только бы жить.
– Хочешь верить в бессмертие души?
– заговорил я.
– Боишься исчезнуть совсем? Так я скажу тебе: да, существуют бессмертные человеческие души или почти бессмертные... Удивлена, что это говорю я, не верящий ни в бога, ни в черта, ни в переселение безгрешных душ в райские кущи. А вот сколько раз ты слышала стихотворение "На холмах Грузии лежит ночная мгла..."? Помнишь: "Мне грустно и легко, печаль моя светла..."? Минутное состояние души, и оно нас с тобой волнует, шевелит мою и твою душу. "...Печаль моя светла..." Кости Пушкина давно истлели, а это живет. Душа живет, внутренний мир! Умрем мы, будет жить и после нас. Придешь домой, возьмешь в руки кусок хлеба - задумайся. Растертое в муку зерно, вода, дрожжи, соль - только ли это должно насытить тебя? Нет, мука, дрожжи, соль, а еще и души, да, души многочисленных, безвестных, очень далеких предков... Опять удивляешься. Наверно, считаешь меня или сумасшедшим стариком, или верующим на свой лад... Кусок хлеба! Что может быть проще? Но даже в нем заложены наблюдения, соображения, догадки не сотен, а многих тысяч людей, духовные проявления огромной армии, жившей в разные века, в разных странах. Кто первый догадался насадить на ось колесо? Никто не знает. Духовный вклад! Он живет и сейчас в любой автомашине, в любом самолете. Бессмертна душа этого неизвестного человека!.. Тебе отмерено шесть, семь или восемь десятилетий, сумей их использовать, подари что-то новое, пусть маленькое, но свое, подари его тем, кто станет жить после тебя. Бессмертие только в этом, другого не существует...
Всхлипывала вода под ногами, тяжело шлепнулся съехавший с мокрой крыши снег. Тося молчала. Неожиданно она остановилась:
– Мне сюда.
Маленький дом, отпрянувший от дороги, два окна, как два слепых глаза, маслянисто блестят в темноте, низко надвинута на них крыша. Здесь живет тетка Тоси, Серафима Колышкина.
– Вы меня осуждаете, Анатолий Матвеевич?
– Разве тебе здесь лучше, чем дома?
– Лучше.
Постояли, вслушиваясь в шорохи.
– Тетя Сима - легкий человек, - виновато и доверчиво заговорила Тося.
– И бог-то у нее ненавязчивый. Если б я не верила ничему, тетя Сима меня не меньше бы любила. Сыновья-то у нее неверующие, а она их любит.
Тося взялась за ручку калитки:
– До свидания, Анатолий Матвеевич.
– Так придешь завтра в школу?
– Н-не знаю!
– Это как понять?
– Анатолий Матвеевич, ведь мучение, когда к тебе будут приглядываться. Теперь верю - смеяться не станут и плохого в глаза не скажут. Но глядеть-то им все равно не закажешь. Для них я вроде больной - ненормальная. Тяжело же.
– А прятаться от людей легче?
Секунда, другая молчания.
– Нет, не легче.
– Не придешь, значит, поймут - не верит, вызовешь в ответ такое же недоверие. Рано ли, поздно придется переломить себя. Прошла трещина, растет она, чем дальше, тем шире - не перескочишь.
Молчание, затем тихий ответ:
– Приду... До свидания.
Прошуршали по мокрому снегу шаги, звякнула щеколда, хлопнула дверь.
А густой, сырой воздух напирал на лицо, и запахи мокрого дерева, оттаявшей коры слегка кружили голову, и не слухом, а каждой клеточкой кожи, сквозь толстое зимнее пальто я ощущал сейчас таинственное, скрытое темнотой движение. Великие события тайком от людей происходят в эти минуты. После них из корней по стволам тронется сок, поползет трава, лопнувшие почки выбросят листья. Именно после этих минут оживет мир, месяцами спавший под снегом. Первое пробуждение! У природы дрогнули веки!