Чрезвычайное
Шрифт:
– Вашими бы устами да мед пить.
Как и должно быть, одни учителя стали на сторону Тропниковых, другие - на сторону Аркадия Никаноровича. Учительская забурлила.
Мало-помалу один за другим все повернулись ко мне.
– Согласен с Аркадием Никаноровичем, - начал я, - согласен, что для Тоси нужнее сейчас не наше просвещение, а наша человеческая поддержка. Мы все силы, все время отдаем обучению. Считай, другим не занимаемся. Уроки, домашние задания, дополнительные занятия... Учим и ревниво напоминаем: слушай объяснения учителя - нужно для тебя, выполняй домашние задания сам, отвечай за себя. Всюду сам и для себя!
– Анатолий
– Верный завуч Анна Игнатьевна, округлив от удивления девичьи наивные глаза, воззрилась на меня.
– Разве можно иначе?
– Наверно, можно. Но пока будем и дальше учить, как учили, по-старому.
– И все-таки...
– И все-таки в противовес тому, что над алгебраической задачей или литературным сочинением ученик должен думать в одиночку, нужно найти такое, над чем бы думали все, сообща, коллективно, школой. Думали, искали, спорили, тесно общались. Что-то, помимо той учебы, которая предопределена программой.
– Придется задавать шарады и головоломки в общешкольном масштабе, - усмехнулся Аркадий Никанорович.
– Жизнь сама задает шарады и головоломки. Не так давно зашел спор... Сейчас век техники, век великих научных открытий, должны ли уйти культура и искусство на второй план как менее важная сторона жизни? А если б мы этот спор вынесли за стены учительской, заставляли задуматься над ним всех учеников... Наука или культура, физики или лирики? Не так важно, изменим ли мы вообще взгляд на этот вопрос. Важно, что, решая, сами изменимся...
– Не пойму - наука и культура? Слишком нейтральное. Почему сразу не взять быка за рога и не поднять дискуссию на антирелигиозную тему?
– спросила Ирина Владимировна Тропникова.
– Представьте, что завтра возьмем быка за рога, поставим вопрос ребром - есть бог или нет его? Тося Лубкова еще больше замкнется в себе. Саша Коротков произнесет во всеуслышание всем известные истины. Нам же нужен спор, как коллективная форма мышления. Коллективная! Чтоб вглядывались друг в друга, искали единомышленников, убеждали противников, духовно общались между собой. Начнем, скажем, с вопроса - наука или культура. Вы говорите - нейтрален для атеистической пропаганды? Нет! Это трамплин и к разрешению религиозных проблем. Пусть учеба идет своим чередом, пусть на уроках преподаются, как и раньше, законы Ньютона, теоремы Пифагора, пусть там ученик отвечает сам за себя, но зато после уроков, во время перемен он должен попадать в атмосферу неостывающих дискуссий. Будут меняться темы и вопросы, одни отмирать, другие рождаться, а спор пойдет изо дня в день. Культура, наука, мораль, религия - широкий охват, общие интересы, общая жизнь, нельзя остаться в одиночестве. Тося Лубкова в конце концов найдет товарищей, более интересных и более близких духовно, чем тетя Сима с ее ветхозаветным богом.
Я замолчал.
Первым подал голос Аркадий Никанорович:
– Благими помыслами дорога в рай вымощена. Как это сделать? Конкретно!
Как?
– обнадеживающий вопрос, с него начинается исполнение замысла.
– Давайте думать, - ответил я.
15
В конце педсовета меня позвали из-за стола к телефону.
– Анатолий Матвеевич, - женский голос, - с вами хочет встретиться товарищ Ващенков. Не смогли бы зайти сейчас?
Ващенков - первый секретарь райкома партии. Он человек сравнительно новый, всего год назад появился в нашем районе.
Вызывает неспроста! И я не ошибся.
По кабинету Ващенкова вышагивал Лубков, о чем-то говорил, при моем появлении оборвал себя на полуслове.
Коротко остриженная голова слишком кругла, сглажена, напоминает шляпку только что проклюнувшегося из земли подберезовика. Лицо щекастое, румяное, моложавое, по нему никак не подумаешь, что у этого человека дочь десятиклассница. Одет он с претензией на моду. А в нашем городе своя мода, не столичная и отнюдь не западная, - узкие брючки не признаются. Пухлую, выдающуюся вперед грудь Лубкова обтягивает перехваченная широким ремнем гимнастерка, ноги упрятаны в просторнейшие бриджи, напоминающие юбку, широкими складками они ниспадают на узенькие хромовые сапожки.
В сутуловатой осанке Ващенкова чувствовалось что-то подчеркнуто бесстрастное, судейское. Он утомленно взглянул на меня, попросил садиться.
– Анатолий Матвеевич, - голос глуховатый, мягкий, но какой-то отрешенный, таким голосом можно разговаривать и с ребенком, и с человеком, в неправоте которого убежден, - у вас в школе произошел досадный случай! Думается, что его надо принимать как сигнал какой-то опасности? Не так ли?
– Так, - ответил я.
Ващенков секунду-другую глядел мне в лицо своими запавшими голубыми глазами.
– Очень хорошо. Какие вы приняли меры?
Меры?.. Пощечина Тоси - "не верю!". Метель, мечущаяся в пустынном городе, бессонная ночь, голова, распухшая от мыслей, разговор с десятым классом, Костя Перегонов, Саша Коротков, снова Тося Лубкова, наконец - педсовет... Можно ли все это втиснуть в привычную до зевоты фразу: принял меры.
– Меры... Я уже не думаю о них.
Лубков, услышав мой ответ, застыл, как охотничья собака, почуявшая в камышах уток.
– Как вас понять?
– вежливо осведомился Ващенков.
– Хочу, чтобы школа жила по-новому, а это несколько шире, чем принять обычные меры.
– По-новому... Переворот?
– В какой-то степени.
– Значит, этим признаете, что до сих пор вы неверно работали?
– Приходится признавать.
– Сколько лет вы директором?
– Двадцать.
– И теперь считаете, что в течение двадцати лет вы действовали ошибочно?
– Не во всем, а в чем-то да.
– Ваша школа была, кажется, не на плохом счету?
– Считалась одной из лучших по области.