Чрезвычайные обстоятельства

Поволяев Валерий Дмитриевич

– Есть, – сказал Проценко. – К чему такая спешка?

– Вчера пришло сообщение… оттуда, – Петрович повел головой в сторону окна; он не сказал, откуда именно пришло сообщение, но все было ясно без всяких слов, – завалились два наших разведчика. Надо срочно их вытаскивать.

– Как всегда… Кто-то высморкался не в ту ноздрю, вынес мусорное ведро не на ту помойку, а нам – собирать очистки, – проговорил Токарев с веселой досадой.

– Такова наша работа, – проговорил Петрович, почувствовал, что слова его прозвучали неубедительно и добавил виновато: – Ваша работа и моя. За это нам платят

деньги.

– Хоть бы раз эти мальчики подгребли за собой свои какашки – глядишь, впредь бы и работать стали чище, – Проценко не выдержал, ударил кулаком по столу.

– Что за люди-то хоть? – спросил Петраков.

Петрович приоткрыл газету, лежавшую перед ним на столе – он всегда держал перед собой газету, эта привычка у него неистребимо въелась в кровь, ее не вытравить, она осталась еще с поры походов на ту сторону в качестве командира группы, под газету было удобно класть пистолет, достал фотоснимок, показал его Петракову.

Человек, изображенный на снимке, был очень знаком – такое впечатление, что Петраков встречался с ним раньше. Часто встречался, может быть, даже каждый день. Только вот тот, с кем Петраков встречался каждый день, был малость постарше этого сытого, с блестящими глазами.

– У меня такое чувство, Петрович, – что этот парень не вылезает из телевизора, – сказал Петраков.

– Точно. Он там плотно прописался. Только не он сам, а его родной папаша.

Петраков невольно присвистнул: теперь понятно, почему это лицо ему так знакомо – отец этого красавчика занимает один из видных постов в России, его часто можно видеть рядом с Ельциным, каждый день он вещает по телевизору и учит страну жить. Популярен необыкновенно – ну просто американский киноактер! Все у него есть – и обаяние, и хорошая одежда. Единственное, что панталоны в алмазах не носит, а американские звёзды такие панталоны иногда надевают.

Отпрыск как две капли воды был похож на папашу.

Эта странная мода – идти в шпионы, – появилась давно, еще в брежневскую пору, ну а во времена горбачевские, когда холод на дворе чередовался с жарой, воздух был мутным и непонятно откуда несло гнилью – иногда вообще, кроме духа сортира, никакого другого не ощущалось, по улице Горького бродили бесшабашные компании и горланили: «По России мчится тройка – Мишка, Райка, перестройка», – эта странная мода получила второе дыхание.

Действительно, работенка непыльная, «приятная во всех отношениях», хорошо оплачиваемая, и главное – за рубежом.

– Он работает один? – спросил Петраков, кладя снимок на стол.

– Нет, есть ещё, – Петрович, будто фокусник, разъял газету, лежавшую у него под рукой, получилось две газеты, приподнял одну из них, встряхнул, словно бы хотел сбить с нее морось, и изнутри, из страниц, выпал еще второй снимок, цветной.

На снимке был изображен молодой улыбающийся человек – такие молодые люди очень нравятся девушкам, с колючими брызгами во взгляде и тугими, ровно покрытыми здоровым румянцем щеками.

– Этот человек никогда не отказывал себе в удовольствии поесть икры столовой ложкой, – перегнувшись через спину командира и мельком глянув на снимок, сказал Токарев.

– Возможно, – спокойно отозвался Петрович, придвинул снимок к Петракову. – Вот, майор, пли-из.

– Значит, их… – Петраков не успел договорить, старший все понял и кивнул:

– Их!

Петраков согнул ладонь ковшиком, накрыл ею другую ладонь.

– Уже сидят под колпаком или есть еще какая-то щель?

Петрович повторил жест майора, также согнул ладонь ковшом и накрыл ею другую ладонь.

– Ни одного просвета. Таракан не пролезет.

Лицо у Петракова сделалось злым, каким-то чужим: он неверяще мотнул головой.

– Как же можно так работать?

– Как видишь, можно, – Петрович вздохнул: он не имел права оценивать работу других, вообще не имел права проявлять эмоции при чужих провалах, его задача была другая – выручать провалившихся. – В этом мире все можно.

– А в том мире, Петрович?

– В том мире – не знаю. Не был.

Они были разные люди, Петраков и Петрович, майор и полковник, ничего у них общего и вместе с тем, когда их видели рядом – душа начинала радоваться, эти двое составляли единое целое, когда же они были каждый сам по себе, то возникало ощущение разорванной половинки. У этой, мол, половинки должна быть другая половинка, такая же… Вот только где она есть – непонятно.

– Я имею в виду, Петрович, «верхних» людей, тех, которые как сыр в масле катаются.

– И я имею в виду «верхних людей». Только других.

– Вот и договорились. Хотя ни о чем не договорились, – вот так, болтая, рассуждая о пустяках, Петраков одновременно работал: вертел фотоснимки, ставя их под разными углами, прикрывал ладонью половину одного снимка, затем половину другого, изучая верхнюю часть лица, затем точно так же «высвечивал» нижнюю часть – он запоминал «клиентов».

Неверно говорят, что профессионалу достаточно бросить один взгляд на фотоснимок, чтобы запомнить его навсегда, таких профессионалов нет, а если есть, то это – фокусники, либо больные люди, со сдвинутой памятью, таким людям надо лечиться.

Петрович неожиданно покашлял в кулак, отвел взгляд в сторону:

– Только это, Петраков… Постарайся, чтобы приключений было поменьше. Договорились?

– Петрович, а как обойтись без приключений, когда люди под колпаком сидят? Из-под колпака-то выдергивать их придется силой…

– Так-то оно так, но все же… – неопределенно, продолжая глядеть в сторону, проговорил Петрович.

Он положил одну газету на один снимок, другую газету на второй, поднял их – снимков на столе не было. Как эти штуки Петрович проделывал – Петраков не знал.

– Понятно, – сказал Петраков. На фразу Петровича должен был последовать отклик, как на пароль, эта словесная игра имела в команде Петракова свои правила и правил этих ребята придерживались. Как, собственно, и все люди в погонах, у которых существует начальство, существуют подчиненные, есть старшие по званию, и младшие тянутся перед ними в струнку… В армии эти бесхитростные правила соблюдаются жестко.

– Повторяю, в два часа ночи – выход, – сказал Петрович, поднимаясь со стула. – Готовьтесь, – он медленно, какими-то грустными глазами, будто чувствовал неладное, оглядел каждого, кивнул и исчез, будто дух бестелесный. Только что был человек – и не стало его.