Чрезвычайные обстоятельства
Шрифт:
– Нормально.
Хорошо, очень хорошо бывает человеку – мужику, солдату, забубенной голове, не жалеющей себя, когда прикрыт тыл, но бывает ему совсем плохо, если в тылу раздается такой вот раздраженный сварливый голос, тогда кругом – оборона, кругом фронт и человек ощущает себя обычной былкой, сопротивляющейся железному ветру.
Плохо такому человеку. Плохо, неуютно сделалось и Петракову, но он вида не подал, голос его как был заботливым, так заботливым и остался.
– Продукты, деньги есть?
– Есть. Ты же оставил. А раз оставил, то чего спрашиваешь?
«Ну хотя бы спасибо сказала, хотя бы одно-два живых словечка произнесла – нет, вместо живых слов звучит что-то деревянное, негнущееся, лишенное тепла…» Петракову сделалось обидно.
– Наташа уже спит?
– Спит.
Разговора не получилось.
Утром, после пробежки по засыпанным палой листвой аллеям Сенежского городка Токарев попросился у Петровича в Москву. Петрович задумчиво поскрёб пальцами щеку:
– А чего так приспичило?
– Дак, – Токарев споткнулся на полуслове, щеки его ярко полыхнули, он отвел взгляд в сторону.
Петрович все понял, кашлянул.
– Ты же знаешь, этого делать нельзя. Ты же – в группе. В группе! – Петрович поднял указательный палец, рыжевато-коричневый от курева, никотин впитался в кожу мертво, это несмываемо, с этой рыжиной Петрович уже уйдет в могилу. Досадливо покрякав в кулак, Петрович вновь повторил: – В группе! – По характеру он был такой, что боялся обидеть человека. Не хотелось ему сейчас обижать и Токарева, но ничего поделать Петрович не мог, служба была превыше всего. – Поэтому, – Петрович красноречиво развел руки в стороны. – Извини!
Токарев вздохнул:
– Жалко!
– Вот если бы у тебя была тревожная телеграмма, заболел кто-то, не приведи Господь, – тогда бы я тебе отказать не смог…
– Да у меня нечто подобное…
– Что именно?
– Заявление в загс надо подать, женюсь.
– М-да, это почище еврейского погрома в городе Одессе в девятьсот четвертом году, – Петрович крякнул. – Все хорошенько взвесил, Токарев?
– Да вроде бы все.
– Вроде бы или хорошенько?
– Все хорошенько, в этом плане все тип-топ!
– И кто счастливая избранница?
– Хорошая девушка. В банке работает.
– Высоко берешь, – Петрович огорченно мотнул седой головой. – Все равно не могу отпустить тебя, не имею права. – Вздохнул, сделал это точно так же, как Токарев несколько минут назад, – не имею права. Прошу в автобус, – произнес он поскучневшим тоном.
На этот раз выступали на полигоне для гранатометания. Встретил автобус плотный низкорослый подполковник в сапогах, собранных в гармошку – они никак не налезали у него на толстые мясистые икры, для этого в задний шов надо было вставить кожаный клин, но если в шов вставить клин, то вся красота сапог будет безнадежно испорчена. Поэтому подполковник и собирал сапоги в гармошку. Окинув спецназовцев хмурым взглядом, он приказал построиться.
Группа построилась. Петрович из «икаруса» не вышел, остался в автобусе – вольно расположился на сидении и поглядывал теперь хитро из окна, попыхивал скулодерной сигареткой, ожидая, что будет делать подполковник. А подполковник неспешно прошелся вдоль строя, похрюкал в кулак, прочищая себе горло, и произнес будничным тоном:
– Сегодня я познакомлю вас с принципами действия наступательной гранаты РГД. Гранаты Ф-1 и Ф-2 – оборонительные, у них большой рассев осколков, при взрыве могут поразить наступающего бойца, а РГД – граната наступательная…
«Господи, и этот туда же, – спокойно, ничуть не раздражаясь на подполковника, подумал Петраков, – ну хотя бы кто-нибудь намекнул этому дураку, что мы это уже проходили. Про-хо-ди-ли». Он оглянулся на автобус, на Петровича. Петрович продолжал с невозмутимым видом попыхивать в автобусе сигаретой.
А подполковник пошире развернул грудь, чтобы была видна орденская планка, украшающая его полевую тужурку. Первой в планке стояла голубая, с белыми прожилками колодочка ордена «За заслуги в Вооруженных Силах» третьей степени. Заслуженный был человек этот подполковник.
Минут тридцать он сотрясал воздух, мусолил тему, рассказывая, что такое граната РГД, не подозревая, что каждый из стоявших перед ним людей перешвырял уже столько гранат в своей жизни, сколько их вообще находится на складах курсов «Выстрел».
Наконец подполковник объявил нудным голосом:
– А сейчас приступаем к практическому выполнению задания, к бросанию гранаты РГД.
Он так и сказал: «К бросанию гранаты РГД». Ну просто Владимир Даль, автор словаря русского языка, а не армейский подполковник. Петраков вновь оглянулся на автобус: хотя бы Петрович выручил. Петрович, прикончив несколько сигарет подряд и заглушив жажду, достал свежий номер газеты «Красная Звезда», углубился в него.
Подполковник подвел четверку спецназовцев к высокому, по пояс, барьеру, похлопал по серой выщербленной ребровине барьера ладонью, произнес внушительно:
– Барьер создан для того, чтобы осколки не поразили вас, когда будете метать гранату.
Лицо подполковника, розовое, плотное, хорошо выскобленное, излучало умиротворение, спокойствие и некую благостность, присущую «новым русским» – ну будто бы он приобрел в магазине недорогую прочную булавку, которой можно застегивать карман, туго набитый деньгами – «зеленью», популярной американской валютой, напрочь вытеснившей из России родимые «деревянные».
– Бросать гранату будете в яму, – подполковник потыкал рукою в пространство. – Вон туда… Видите яму?
Метрах в двадцати от бетонного барьера в земле была вырыта широкая яма. Промахнуться, не попасть в нее было невозможно. Хотя народ бывал у подполковника всякий – земля вокруг ямы была рябой от мелких воронок.
Спецназовцы молчали.
– Видите яму? – повторил вопрос подполковник.
Не увидеть эту силосную траншею мог только слепой.
– Товарищ подполковник, я этой ямы не вижу, – неожиданно послышался голос Проценко.