Чрезвычайные обстоятельства
Шрифт:
За неизменную приверженность расправляться с «денежным фондом» страны Семеркина прозвали Финансистом.
Появившись в городке, Семеркин первым делом зашел к Петракову.
– Командир! – произнес он задушено, в горле у него неожиданно что-то хлюпнуло и он крепко сжал Петракова.
По части говорить Семеркин был небольшим мастаком, поэтому торжественных речей по поводу встречи от него ожидать не приходилось – достаточно объятий, – Петраков с ответными речами также не стал распространяться. Он тоже обнял Семеркина, потом пожал ему руку и
Финансист, как и Петраков, жил в Москве.
Ночью из Липецка приехал Сережа Проценко, капитан, стремительно ворвался в комнату Петракова, поставил ему на стол полиэтиленовую бутылку с надписью «Росинка. Липецкая минеральная вода». Бутылка по самую пробку была наполнена тягучей янтарной жидкостью.
– Что это?
– Мед. Ешь, пока в сахар не превратился.
Проценко, в отличие от Семеркина, был человеком шумным, там, где он появлялся, обязательно начиналась колготня. Проценко тискал людей, обнимался, целовался, с кем-то немедленно начинал меряться силой, он один умел производить столько шума, сколько не создавал целый взвод.
Петраков приподнял бутылку. Мед был густой, яркий, привораживал неким внутренним теплом, какой-то странной игрой, перемещениями, что происходили внутри бутылки, словно бы мед был живым. Петраков открутил пластмассовую пробку. На него из бутылки пахнуло летом, духом цветов, солнца, славного месяца июля.
– Разнотравье? – Петраков вопросительно приподнял одну бровь.
– Самое то. Только скорее разноцветье, командир, чем разнотравье. Так будет точнее.
Утром Петрович покатил на станцию за четвертым членом группы – Петраков уже знал, что группа их будет состоять из четырех человек… Завтра начинаются тренировки. Только вот кого привезет Петрович, не знал, все конверты были запечатаны до приезда каждого члена команды, а последний конверт вообще казался самым запечатанным.
Впрочем, кто бы это ни был, все равно это будет свой человек, тот, который войдет в группу, как патрон в патронник. Людей, которые могли бы оказаться чужими, здесь нет, и быть не может. В этом спецназе – он с первого человека до последнего офицерский, – людей подбирают, подгоняют друг к другу, как членов космического экипажа, которым предстоит долгий полет… Совместимость должна быть полная, стопроцентная.
Петрович привез на «икарусе» Игоря Токарева – невысокого, ладно скроенного, с жестким лицом и неожиданно язвительным взглядом, хотя Токарев особо язвительным человеком не был – так, в меру.
Токарев жил под Москвой, в поселке, принадлежавшем Внуковскому авиапредприятию – отец его работал инженером на ремонтном заводе, где чинили лайнеры, – то, что он прибыл последним, имело свою причину: Игорь отдыхал в Сочи, по специальной путевке в актерском доме творчества.
– То-то я смотрю, ты стал на Олега Стриженова похож, – сказал ему Петрович.
Старший лейтенант Токарев не знал, кто такой Олег Стриженов, – это был актер не его поколения… Петрович укоризненно поцокал языком и ничего не сказал.
– Актерский дом творчества, актерский дом… – несколько минут спустя проворчал он. – Небось актрисулечку какую-нибудь легкомысленную, с ногами, растущими прямо из подмышек, себе присмотрел?
– Присмотрел, – подтвердил Токарев. – И не одну.
Комнаты членов групп располагались в коридоре рядком, по мере прибытия: первая – командира, остальные по линейке – Семеркина, Проценко, Токарева. Замыкала ряд комната Петровича.
– Никакого телефона не надо, – Токарев похмыкал в кулак, – перестукиваться можно…
Одновременно с ними, с шумом и грохотом музыки, с офицерским шиком в воинскую гостиницу въехала еще одна команда – спортсменов-стрелков. Им предстояли соревнования на первенство России, а затем – поездка на первенство Европы по стрельбе.
Вот стрелки и облюбовали себе озеро Сенеж с его живописными окрестностями и комфортную гостиницу бывших курсов «Выстрел». На группу Петракова стрелки покосились с нескрываемым презрением – в команде этой не было ни армейского лоска, ни броскости, ни наград, да и откуда быть наградам у этих незатейливых ребят, одетых в плохо подогнанную спортивную форму – мешковатые куртки, без цветных клиньев, врезов, эмблем и надписей, в такие же простенькие шаровары?
Сами же стрелки были экипированы по высшему разряду – и сами они постарались, и начальство постаралось, да и перед Европами разными не хотелось ударить в грязь лицом. Что мы хуже, что ли, разных Жаков Лавье и Куртов Мейеров?
– Тыловики, – решили лихие стрелки, глядя на своих соседей по этажу, – обычные повара, специалисты кашу с салом подавать на генеральские столы, да сладкие компоты варить барчукам. И сами не против у барского стола подкормиться – то бутерброд с икорочкой схряпать, то ломоть семги отправить в рот, то блюдо с севрюгой горячего копчения под полу сунуть – специалисты, словом.
Один из стрелков – высокий красивый майор по фамилии Сугробов, – спросил у Петракова:
– А вы, супоеды, откуда будете? Что-то не вижу ваших знаков различия. Ни званий, ни эмблем войсковой принадлежности…
Петраков улыбнулся готовно, как-то заискивающе – дескать, куда нам в лаптях, да в Большой театр, развел руками.
– Ага, – все понял майор, – за доблестную службу на ниве котлового довольствия вас прислали сюда отдохнуть…
– Так точно, товарищ майор, – не стал отрицать Петраков.
Майор поцокал языком и перешел на «ты»:
– А ты, специалист по жирному навару, честь по-настоящему отдавать умеешь?
Петраков, усмехнувшись про себя, склонил голову набок.
– Естественно, товарищ майор.
– Ну так отдай ее хоть один раз по-настоящему, – Сугробов, заводясь, повысил голос. – Или тебе главное в службе – пузо побольше отрастить?
– Никак нет!
– Тогда отдай честь!
Петраков с виноватым видом скосил глаза вначале на одно плечо, потом на другое: дескать, он не при погонах – как же без погон отдавать честь?