Чрезвычайные обстоятельства
Шрифт:
– Не надо в пряжку, товарищи! – закричал подполковник. – Прошу вас!
Раздались два выстрела, вначале один, потом, почти спаренно, второй. От мишени во все стороны полетели брызги. Начальник стрельбища схватился руками за голову.
– Да меня же главный энергетик сожрет вместе с погонами!
– Не сожрет, – неожиданно жестко проговорил в ответ Петрович. Команду он не отменил специально: пусть подполковнику будет наука.
Следующим было упражнение из любимого Петраковым оружия – из «кольта» сорок пятого калибра.
Почти каждый раз группа, уходя на задание «за заслонку, по ту сторону печи», брала с собою «кольты» – тяжелые, убойные,
Петраков вообще подозревал, что автоматы эти были произведены не за кордоном, а у нас, по спецзаказу, где-нибудь в Ижевске или в Туле, на знаменитых оружейных заводах – сделали там партию в пару тысяч стволов и заморозили заказ, поэтому и маркировка на них стоит одинаковая, и год выпуска выбит на металле один и тот же.
Стреляют «томпсоны» не хуже автомата Калашникова – точно, убойно, с малым разбросом, а главное, когда в магазине остается три-четыре патрона, стрелять уже нечем, эти патроны можно выколупнуть из автоматного рожка и загнать в магазин «кольта», а сам автомат выбросить – лишняя тяжесть, железка, ставшая ненужной.
Сколько таких автоматов осталось валяться на боевых тропах, по которым ходил Петраков – не сосчитать.
Петрович решил принять зачет по «кольту» на цифровых мишенях. Группа стреляла любо-дорого, никто ниже девятки не опустился.
Стрелки из сборной Московского округа стояли сзади притихшие. Было слышно, как на недалеких деревьях всполошенно кричали вороны – что-то не поделили, да где-то совсем недалеко, скрытые глиняными взгорбками, гудели танковые моторы – от гуда этого мощного подрагивала не только земля под ногами – дрожал, струился неровно, перемещаясь с места на место воздух.
Блеклое крохотное солнце, будто бы затянутое мутной полиэтиленовой пленкой, выглядывало иногда в межоблачные прорехи и тогда на земле на несколько мгновений делалось светлее, но очередная прореха быстро затягивалась и вновь устанавливался белесый дневной сумрак.
Стрелять было тяжело.
Вслед за «кольтом», – уже традиционно, так было всегда, – шел автомат «томпсон».
Стреляли одиночными.
И бравый подполковник – начальник стрельбища, и стрелки майора Сугробова, надо отдать им должное, не напоминали, что надо освободить место на линии огня, Петрович же, в свою очередь, тоже не задирался, не качал права, он словно бы забыл об этих людях, не обращал на них внимания.
Спецназовцы, для которых люди Сугробова просто перестали существовать, – работали четко, слаженно, красиво. Это были профессионалы, а когда работают профессионалы – видно невооруженным глазом.
Начальник стрельбища, переборов себя, подошел к Петровичу, сказал, тщательно подбирая слова:
– Что же вы не сказали, кто вы такие? Я бы вам все организовал по высшему разряду.
Петрович холодно глянул на него.
– Я к вам подходил, товарищ подполковник, просил уделить внимание… Не получилось. Жаль, что вы этого не помните.
Лицо у начальника стрельбища сделалось виноватым. Раз подполковник испытывает чувство вины – значит, не такой уж он и плохой человек.
Телефонов в сенежских номерах не было,
Вечер выдался черный, промозглый, с глухим ветром и шлепающимися на землю тяжелыми ветками деревьев. Ничего радостного в этой картине, только внутренний неуют, звон в ушах, словно бы от перенапряжения болит голова, да странное тупое онемение в руках, в самих пальцах.
Ветер иногда погромыхивал чем-то в воздухе и тогда казалось, что по крыше дома кто-то ходит. Присутствие неизвестного человека в выгодной точке, откуда хорошо вести обстрел, рождало в душе беспокойство. Когда ветер стихал, неуклюжий злодей, топтавшийся на крыше, замирал, становился слышен шорох капель, срывающихся с деревьев, под этот мирный звук проходило и беспокойство.
– Неуютная у нас все-таки земля, неухоженная, таинственная, – сказал Петраков Семеркину – тот сидел в номере и решал «химические» задачи – продолжал заочные занятия в Менделеевском институте – кусок хлеба, когда Семеркин отпрыгается, отбегается, отстреляется, у него будет… На старости лет, имея на руках диплом инженера-химика, Семеркин будет где-нибудь в лаборатории перебирать пробирки и получать от этого удовольствие.
Озадаченно глянув на командира, Семеркин отложил в сторону тетрадь. Одна бровь у него косо шевельнулась и в насмешливом движении приподнялась, придав лицу Семеркина адское выражение.
– С чего ты взял, что земля у нас неуютная? – спросил он. – Что гложет душу командира?
– Трудно становится жить в России. Иногда в душе возникает невольная досада: и угораздило же здесь родиться! Ну почему мы не родились в Италии или, скажем, в благословенном теплом Марокко? Там никаких проблем с жизнью нет. Соорудил себе набедренную повязку из бананового листа, сел под кокосовую пальму – и жди с преспокойной душой, когда сверху упадёт орех. Никаких забот больше нет, только эта. Если хочешь, чтобы орех сорвался с ветки побыстрее – тряхни пальму. Кр-расота! А что у нас? Ублюдочные митинги, ублюдочное начальство, три десятка воров, беззастенчиво грабящих страну, старухи, выжившие в жестокую войну, восстановившие страну, все вынесшие на себе, и – совершенно нищие ныне, их не в чем даже хоронить. В могилу кладут в полиэтиленовых пакетах… Потомок писателя, у которого в «Правде» в подчинении было всего два человека и то он не всегда с ними справлялся, – взялся рулить экономикой огромной страны и ободрал всех, как липку, зато у самого физиономия уже не вмещается в экран телевизора – уши вылезают наружу из коробки – тьфу!
– Я года три назад в семейный дом отдыха попал, так наблюдал там любопытную картинку. Телевизоров в номерах там не было – стоял только один большой старый ящик в холле. Женщины любили выходить в холл после обеда, чтобы пообщаться друг с другом, на экран поглядеть. А глядеть-то, оказывается, не на что, какую кнопку ни нажмешь – обязательно увидишь Гайдара. Всюду был Гайдар, сладко чмокал на всех программах сразу. Нажимаешь на одну кнопку – там идет передача «Как варить огурцы». Выступает, естественно, Гайдар. На другом канале – «Как красть коней» – снова сладко чмокает Гайдар… Недаром его прозвали «сладко чмокающим». На третьей программе – «Как рыбьей костью пришить пуговицу к рубашке» – и тут выступает Гайдар. На четвертом канале, на пятом, седьмом, девятом – Гайдар, Гайдар, Гайдар, Гайдар. Всюду Гайдар. Бабы ругаются, а ничего поделать не могут: телевизор сильнее их. И главное – Гайдар все время чмокает, будто рыбьей костью пуговицы к рубашке пришивает.