Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
Андрей сунул руку в карман, сжал тугую пачку денег — внушительная, приятная на ощупь, она открывала перед ним кое-какие возможности: купить, например, себе осенние туфли, и всего-то за пятьдесят пять тысяч, а Наталье — юбку с вышитыми цветами, в каких форсили цыганки, и еще — майку, и батник, тоже c вышивками, наклейками, надписями на английском языке…
— Подайте одеколон за двести пятьдесят рублей, — сказал он девице н вытащил пачку денег из кармана.
— Это туалетная вода, — ответила девица. — Одеколон для мужчин стоит, она глянула на Андрея, оценивая его покупательскую способность, — стоит… ну, вот этот… «Хьюго
— Нет, — испугался Андрей. И даже чуть руками не замахал. — Мне эту самую воду надо…
Слово «туалетная» он почему-то не решился произнести. Туалет, он и есть туалет — сортир, одним словом, как-то не вяжется с красотой и жизнью необычной.
— Пожалуйста, — девица поставила коробочку на прилавок и зачем-то пояснила: — Купленный товар обратно не принимается.
Андрей отсчитал деньги, сунул «Цветы Парижа» в карман и пошел на трамвайную остановку. До последнего автобуса в Киселевку оставался целый час, и он надеялся на него успеть. На трамвае до автовокзала всего-то каких-то пятнадцать минут.
Приходили и отходили трамваи разных маршрутов, а нужный ему никак не показывался. Андрей с тревогой на часы начал посматривать, туда-сюда по остановке заходил. И тут услышал, как одна старушка жаловалась другой:
— Никак, видать, опять рельсы на шестом маршруте меняют? Сорок минут жду…
— Да уж, милая, и не говори. Даром что с нас, пенсионеров, денег за проезд не берут, а мучают-то, как мучают! Это ж надо: то рельсы меняют, то провода у них лопаются, то вагоны сходят. А цену за билет вздули до трехсот рублей!
— И то хорошо, что с нас за проезд не берут, — согласилась первая старушка. И между ними начался горячий обмен мнениями о том, как стало плохо жить и как раньше было хорошо: отстоишь в очереди и возьмешь то, что тебе положено, ни больше, ни меньше — как все.
— А что, и вправду рельсы могут менять? — спросил Андрей у старушек. — А как же мне на автовокзал попасть?
— Не знаю, — пожали старушки плечами, но тут же в один голос н посоветовали: — А тут пешком можно минут за двадцать поспеть…
Будь Андрей посообразительней, кинулся бы ловить такси или «частника», но н в его родном селе как-то больше привыкли надеяться на свои ноги. Вот он н побежал к автовокзалу. И, главное, только от остановки отбежал, как за его спиной затренькал трамвай. «Шестерка», будь она неладна!
Андрей замахал руками, но водитель ноль внимания, даже не притормознул. Битком набитый вагон прокатил мимо. Может, успел бы Андрей доехать на нем до автовокзала, а так — опоздал, и пригорюнился, и подряд две сигареты выкурил, хотя сам для себя установил твердое правило: одна сигарета в час.
Делать нечего, пришлось двинуть на железнодорожный вокзал. Там хоть есть где покемарить, а утром, в шестом часу, и первый пригородный поезд подадут: чих-пых, чих-пых, и доползет за два часа до тихой станции, которую из-за зелени не сразу н разглядишь… Зал ожидания был забит. Люди сидели, спали, разговаривали, ели, кричали. В углу на тюфяках и мешках лежали вповалку цыганки, между ними ползали и бегали их грязные, лохматые отпрыски, и не переставая орал младенец, завернутый в кулек желтой простыни с кружевными оборками; молодая красавица, капризно надув пухленькие губки, с завидной ритмичностью то шлепала его, то подносила к своей обнаженной
Андрей походил у киосков, поразглядывал от нечего делать всякие диковинки, выставленные в витринах, купил бутылку кефира и пару булочек (о Боже, почти три тысячи рублей отдал, и даже червячка не заморил!). Он надеялся, что освободится хоть одно кресло, и время от времени подстегиваемые вокзальным диктором полусонные пассажиры действительно срывались с насиженных мест, которые тут же занимали более расторопные и искушенные, чем Андрей.
Эй, парень! — окликнул Андрея усатый худощавый мужчина. — Иди сюда, присядь рядом! А то ходишь туда-сюда, как маятник, бедолага…
Мужчина снял с соседнего кресла объемную серую сумку, кивнул:
— Садись! Не хочу, чтобы какой-нибудь бич оказался рядом, — вот и застолбил место для приличного соседа. Ну их к черту, этих бичей! Грязные, немытые, дурной запах да еще, не дай Бог, вши переползут…
До этого, вышагивая по залу, Андрей несколько раз встречался глазами с этим мужчиной. Его живое подвижное лицо было несколько «киношным»: тонкие брови, правильный нос, аккуратные губы, тщательно выбритый подбородок и белые, просто немыслимо белые зубы, будто с рекламного плаката пасты «Пепсодент». Один раз мужчина, как Андрею показалось, даже чуть заметно кивнул ему. А может, н не показалось? Вот уступил же кресло…
— Далеко едешь? — полюбопытствовал мужчина. Андрей сказал.
— Ну, туда и пешком дойти можно! — присвистнул мужчина. — К утру бы как раз н дошел…
— Ноги свои, не казенные, — ответил Андрей и тут же застеснялся этой фразы. Что-то надо было ответить, брякнул первое, что в голову пришло, а ведь как неловко, даже на слух приторно все это прозвучало: чем-то заскорузлым, ограниченным отдает.
— А я вот никуда не еду, — сообщил мужчина. — Где-то нужно ночь перекантоваться. С женой, понимаешь, разругался. Покидал в баул кой-какие вещички, дверью
— хлоп! А куда податься-то? Не знаю. Ты, наверное, с женой тоже иногда конфликтуешь?
— Да нет, — ответил Андрей. — Зачем? Если когда и психану, то выйду во двор, постою, покурю, глубже подышу — все и пройдет. Я вообще-то не умею сердиться долго. Так как-то получается…
— Ну-у? — удивился мужчина. — Ласковый, значит? Молодец! Большая это нынче редкость, когда муж с женой не гавкаются.
Андрей смущенно молчал. Чудно ему было, что совсем незнакомый человек запросто с ним сошелся, но еще чуднее другое: будто бы давно знакомы разговор сам собой, без всякой натуги идет, и легко, как бы между прочим, обо всем. В селе какие разговоры? А такие: «Эй, Андрюха, как дела?» А хрен его знает, ни шатко ни валко, но не будешь же так говорить, не поймут, вот и буркнешь: «Ничего!» В ответ: «Может, это… ну, понимаешь… пузырь возьмем, а? Поговорим, посидим…» Тут уж приходилось изворачиваться, потому что пил Андрей редко, но уж если начинал, то меру забывал. Лад его знает, как это получалось: вроде ничего, все нормально — душа все легче и легче себя чувствовала, рвалась воздушным шариком куда-то ввысь, и веселее становилось, и скучающий, обыденный мир оборачивался сверкающим, ярким фейерверком красок и чувств. Но голова после этого просто разламывалась. как перезревшая, уже подгнивающая тыква. Тьфу, мерзость какая!