Что к чему...
Шрифт:
Я молчал.
– Ну что ж, – сказал он, когда тишина от этого молчания стала такой, что мне захотелось закричать, лишь бы не было этой тишины. – Ну что ж. Я думал – ты мужчина. Не хочешь рассказывать – выкручивайся сам.
Вот этого не надо было ему говорить, ой как не надо. Незачем ему еще обижать меня сейчас. Я молчал и только при этих словах невольно посмотрел на него. Он тоже смотрел на меня, и, когда наши глаза встретились, он вдруг кашлянул как-то странно и лицо у него стало взволнованным. Он подошел ко мне и обнял за плечи.
–
Я молчал.
– Не можешь сказать?
И тогда я забормотал:
– Не могу, не могу, папа, поверь мне, папа, понимаешь, не могу, – и еще что-то я бормотал – уже и сам не помню что.
– Это не из-за… – он запнулся и покрутил в воздухе рукой.
Я понял, что он имел в виду, и помотал головой. И даже обрадовался. Обрадовался и еще больше огорчился. Он ничего не понял.
– Ладно, – сказал он, – я верю тебе, но что будем делать?
– Не знаю, – сказал он. – А… здорово я… его?
Он кивнул.
– Он был без сознания, – сказал батя. – Его увезли в больницу.
И я вспомнил «Скорую помощь» и женщину, – я ее не узнал тогда, а это была Валечкина мать, которая плакала и кричала: «Бандит, бандит!» Это она мне кричала. Я вспомнил это и, казалось бы, должен был испугаться, но я не испугался и даже ничего не почувствовал, так, вспомнил, и все. Я только подумал, что, наверно, меня теперь выгонят из школы, но и об этом подумал спокойно. Не это было самое главное и самое страшное.
– А в школе ты тоже не можешь рассказать? – спросил батя.
– Нет! – чуть не закричал я. – Нет, нет!
– Но ведь тебя же исключат, – сказал батя, и тут раздался звонок.
Он пошел открыть и из передней крикнул:
– Саша, это к тебе!
Я вышел и увидел Капитанскую дочку. Не знаю почему, но я был уверен, что она придет, и хотел и боялся этого. И вот она стоит в нашей передней немножко растерянная и улыбается чуть-чуть.
– Здравствуй, Саша, – сказала она. – Можно к тебе?
А я, хоть и был уверен, что она обязательно придет, тоже растерялся и глупо сказал:
– Очень приятно.
Она засмеялась, хмыкнул батя, который все еще стоял в передней, и тогда я сообразил, что надо же ему сказать, кто это.
– Папа, это Кап… Мария Ивановна, наша учительница, – сказал я.
– Очень рад, – сказал батя серьезно, но я заметил, что он удивился: наверно, не такой он представлял себе нашу Капитанскую дочку.
– Очень рад, – еще раз сказал он и помог ей снять плащ.
– Я хотела бы поговорить с Сашей, – сказала Мария Ивановна. – Только… – и она улыбнулась немножко виновато.
– Конечно, – сказал батя. – Саша, проходите ко мне, а я пока… займусь хозяйством.
– Саша, Саша, ну что же ты натворил, – жалобно сказала Капитанская дочка, когда мы вошли в папину комнату. – В школе все, почти все считают, что ты побил Панкрушина за то, что он посмеялся над тобой… Ну да, ну да, – заторопилась она, когда заметила, что я даже дернулся от этих ее слов, – конечно, он вел себя ужасно грубо и глупо, но если ты побил его только за это – это ужасно! Нет, нет, я просто не верю, что ты из-за такой чепухи мог… Надо быть гордым, Саша. Если ты… если тебе нравится Наташа (уже знает, подумал я)… то этим надо гордиться и быть выше всяких глупых насмешек, ведь этим ты унижаешь и себя и ее…
Она говорила быстро, и видно было, что волновалась, а я опять молча стоял у окна и не знал, что ей сказать. Она, конечно, права, но это была только часть правды, очень маленькая часть, – ведь главное не в этом…
– И все-таки я не верю, что ты из-за этого, – говорила она. – Ты можешь сказать мне правду, Саша? Ты пойми, пойми, это не просто любопытство, это очень, очень важно: ведь если ты не докажешь, что у тебя была очень серьезная причина поступить так, то тебя же исключат, Саша, понимаешь, исключат, и я… и мы ничем не сможем тебе помочь.
– Я не могу, – сказал я.
– Саша, Саша, – она прямо-таки взмолилась. – Ну, хорошо, не говори никому, скажи только Константину Осиповичу. Он не такой плохой, как вы думаете, – он поймет.
Я усмехнулся.
– Ну, хорошо, ну, хорошо, – она очень волновалась, и мне даже стало ее жалко, – ну, не говори ему, скажи только мне… Я никому не скажу, но я буду знать, что ты прав, и буду защищать тебя…
– Нет, – сказал я, – не могу.
Она вздохнула, помолчала, а потом тихо спросила:
– Саша, а это не из-за… словом, не из-за… того глупого письма?
Я видел, как ей трудно было говорить это. Она покраснела и не смотрела на меня, а я думал, что, может быть, это она мне подсказывает выход. Ведь если я скажу так, то ведь в этом тоже есть правда, и мне, наверно, ничего не будет, ведь это даже вроде бы благородно – вступиться за честь учительницы. Так поступают настоящие люди, подумал я. Нет, черта с два, «так поступают настоящие люди»! То есть, может быть, они так и поступают, но уж во всяком случае не треплют об этом никому. И я сразу подумал, а каково будет ей, если я скажу так, как она мне подсказывает, – ведь ее сживут со свету разные Евглены, скажут, что она, как глупая девчонка, вмешивает в свои дела учеников, да мало ли чего еще скажут…
– Нет, – сказал я, – не из-за письма.
Мне показалось, что она даже вздохнула облегченно, а может, это я сам вздохнул. И тут мне в голову пришла мысль – как я только сразу не сообразил! Ведь то, что она мне сказала вначале, и есть самый хороший выход, – правда, из-за этого «выхода» я с треском вылечу из школы, ну да мне наплевать сейчас на школу – не до нее мне совсем сейчас, и никуда она от меня не уйдет, зато никто не будет лезть ко мне в душу, если я скажу, что избил Валечку из-за насмешек. Пусть думают обо мне все, что угодно, – Наташке я этим уже никак повредить не могу, а себе я и так уже навредил выше головы. Единственно, что мне было обидно, так это то, что Капитанская дочка будет думать обо мне не очень-то хорошо, ну да уж тут ничего не поделаешь.