Что к чему...
Шрифт:
Я посмотрел на обложку: Л. Толстой. «Анна Каренина».
По-моему, я видал по телевизору не то фильм, не то отрывки из спектакля, но что-то плохо запомнил. Помню только, что Анна из-за несчастной любви бросается под поезд и что муж у нее был какой-то сухарь. Я присел на тахту и перечитал первые строчки. «Все смешалось в доме»… И уже не мог оторваться. Наверно, кое-кто сказал бы, что рано детям до шестнадцати лет читать такие книги. Ну и пусть. Я читал и не мог оторваться, так это было здорово. И только когда зазвонил телефон, я вспомнил, что в три часа меня ждет батя в школе на педсовете. Было уже начало четвертого, и я подумал, что это звонит,
Я отложил книгу и подумал, что надо уйти, а то еще прибежит за мной кто-нибудь из школы. Перед уходом я посмотрел в словаре (батя меня приучил к этому), что значит слово «ханжа». Так назвал вчера Валечкин отец свою жену. Меня насмешило, что «ханжа» – это китайская хлебная водка, и, спускаясь по лестнице, я все раздумывал, какое отношение имеет эта самая водка к Валькиной матери, но так ни до чего и не додумался. Наверно, это слово еще что-нибудь значит. Надо узнать.
Интересно, я думал о чем угодно, иногда о самой, казалось бы, ерунде, и все-таки все время думал о самом главном, и даже самую пустяковую мысль обязательно поворачивал к этому главному. Подумал, например, о Валечкиной матери и сразу вспомнил свою, или подумал о том, что надо починить «велик», и вспомнил, как мы с мамой его покупали. И так все время.
Я вышел во двор как раз тогда, когда мимо нашей парадной проходил Ольгин отец – старшина милиции. Я хотел было заскочить обратно в подъезд, но он заметил меня и поманил пальцем. Ох, и не хотелось мне его видеть! Я подошел. Он внимательно посмотрел на меня и вдруг протянул мне руку, – вот уж чего я никак не ожидал от старшины милиции.
– Ну, ну, – сказал он, – такие, значит, брат, дела. Поручили мне, понимаешь, провести с тобой беседу.
Он улыбнулся, но сразу же нахмурился.
– Ты что же это, а? – сказал он строго. – Драться, понимаешь… Да еще как! Ты же его чуть не покалечил. И где? В школе! Нехорошо, Ларионов. Нехорошо.
Я молчал.
– Чего молчишь? – рассердился старшина. – Я ему внушение делаю, а он молчит. Ишь какой…
Я молчал. Он замолчал тоже. Потом заговорил задумчиво, как будто сам с собой:
– Ольга моя кричит и топает ногами, чтобы я не смел с тобой говорить. Что ты, мол, хороший. – Он засмеялся. – Самый, говорит, хороший. Ишь ты! Ну, не красней, не красней. – Он потрепал меня по плечу. – Знаешь, она у меня правильный человек, Ольга. Маленький, а правильный. Ей не верить нельзя. – Он помолчал, потом сказал: – Ну, будем считать – поговорили.
Он опять протянул мне руку и пошел, но через два шага обернулся:
– Да, вот еще что: вы с Юркой Пантюхиным где в прошлое воскресенье были?
Ох! У меня совсем из головы вылетело. Чертов Пантюха! Вот ври теперь из-за него хорошему человеку. Я собирался с мыслями, как бы ответить ему так, чтобы он не понял, что я вру, но он не стал дожидаться и сам сказал:
– В Павловске, значит, были. Ну, ладно. – Он вздохнул. – Эх, пацаны, пацаны… – и пошел домой.
Только он ушел, я услышал над головой свист – это свистел мне Пантюха, высунувшись в форточку. С тех пор как мы поругались с ним на стадионе, я его не видел и первый идти к нему не хотел – слишком уж он воображает. Но раз он первый меня зовет, так что ж.
– Чего тебе? – спросил я.
– Зайди, дело есть! – шепотом закричал он, как будто боялся, что старшина еще здесь.
Я замялся, а Пантюха начал ехидно ухмыляться.
– Да не бойся, Лельки нет, – сказал он.
Пантюха открыл дверь. Он стоял в передней в каких-то немыслимых трусиках ниже колен и пританцовывал от нетерпения. Я не выдержал и засмеялся – уж так он не походил на… Лельку.
– М-мамка, понимаешь, вс-се шмутки от-тобрала и з-з-заперла куда-то, чт-т-тобы д-дома сидел, а м-м-мне надо см-м-мыться, – быстро заговорил Пантюха. – С-с-слушай, у тебя есть какие-нибудь лишние шкары? П-п-принеси мне, ладно?
Надо бы мне его наказать, да уж ладно. Я принес ему свои тренировочные брюки и кеды, – хорошо, что догадался: всю обувь его мать тоже спрятала.
Пантюха одевался и говорил:
– Н-е-е, она не заперла. Я догадался: она все мои шмутки к этой вашей соседке, напротив которая, отнесла. – Он засмеялся. – Н-ну, и хи-т-т-рая у меня мать – знает, что я к этой стерве ни за ч-что не пойду. Слушай, а чт-т-то тебе старшина говорил? Спрашивал?
Я рассказал ему о разговоре с Ольгиным отцом, но, конечно, не все. Он остался доволен.
– А он ни-ч-ч-чего, мужик, верно? – сказал Юрка. – А за Вальку тебе что будет? 3-з-дорово ты его, гада!
Знает уже. Ну еще бы, Пантюха, да не знал!
– Наверно, из школы вышибут, – сказал я спокойно.
– Ну и ч-ч-черт с ней, со школой. Слушай, пойдем со мной к Наконечнику. Т-тот еще п-п-арень!
Мне было все равно. На педсовет я уже опоздал. К Наконечнику так к Наконечнику, лишь бы не думать хоть на время ни о чем. Да и интересно наконец, что это за Наконечник и какие у Пантюхи с ним дели. «Все смешалось в доме Облонских…»
Я был рад, что Пантюха не расспрашивал меня ни о чем. Всю дорогу он рассказывал о том, как они с Наконечником решили подзаработать и Генка – так зовут этого Наконечника – купил на вокзале у пьяного кавказца целый мешок лаврового листа. Целую ночь они раскладывали этот лист по пакетикам, а наутро пошли на Кузнечный рынок торговать. Вначале все шло хорошо – они продали пакетиков тридцать по десять копеек. А потом к ним подошел какой-то кавказец, взял один листок, растер его между пальцами, понюхал и закричал на весь рынок:
– Держи жуликов! Чем торгуешь, липой торгуешь! Это лавровый лист, да? Нет, ты скажи, дарагой, это лавровый лист?
Вокруг уже толпился народ, сбежались все кавказцы, которые торговали на рынке, и орали так, что ничего уже нельзя было разобрать.
– Это вишня, лавровая вишня, а савсэм не лавровый лист! – кричал тот дядька. – Торговлю честную подрываешь, да? А ну, пойдем в милицию!
– В милицию, в милицию! – закричали все, и Пантюха с Генкой Наконечником бросились бежать, оставив мешок с листом. Кое-как им удалось вырваться. Пантюха, впрочем, уверял, что их особенно и не держали, а только шумели. Но когда они побежали, за ними вдогонку бросились каких-то два типа, и вот тут-то, на Владимирском, их и увидел старшина – Ольгин отец. Им повезло: на остановке около собора стоял пустой троллейбус. Двери были открыты, и, как только они вскочили в него, он тронулся, и преследователи остались с носом, а старшина еще долго смотрел вслед троллейбусу. Так бы, может быть, все и сошло, если бы Наконечник на следующий день не поехал на другой рынок с тем же листом, который оставался у него дома. И его задержали, привели в пикет, отобрали лист и сообщили в милицию по месту жительства. Поэтому старшина и звал Пантюху, а тот сослался на меня, сказав, что старшина ошибся.