Что мне сказать тебе, Мария-Анна
Шрифт:
Рози вышла из кабинета и направилась в кухню, на своё сегодняшнее рабочее место. В глазах у неё стояли слезы. Ей не особенно было жаль потерянных денег, но её сердце сильно угнетало тоскливое чувство что всё будет "как раньше". И странных незнакомцев, которые нежно целуют твою ладонь и с ласковой улыбкой заглядывают тебе прямо в душу своими яркими зелеными глазами в её жизни уже скорей всего больше никогда не будет.
16.
В окрестности Фонтен-Ри королевский экипаж прибыл под вечер. Но не доезжая примерно тридцати лиг до дворца, карета свернула с главной дороги под сень древнего леса. Примерно через час экипаж остановился у королевского охотничьего домика, который прозывался Зовущий лог. Королева несколько туманно объяснила Гуго, что он пока будет проживать здесь, а когда "всё будет подготовлено" его отвезут в Фонтен-Ри на встречу с принцем. Остальным она вообще ничего не стала объяснять.
За домиком присматривал пожилой мужчина по имени Жан Левандор. Это был невысокий, но весьма широкоплечий, крепко сбитый человек с черной повязкой на левом глазу. Он имел темные лишь слегка тронутые сединой курчавые волосы, косматые брови, густую бороду, которая росла чуть ли не от самых глаз и мощный греческий нос. Своею грозною наружностью он походил на старого морского разбойника, человека мрачного и безжалостного. Облачение в допотопный черный бархатный кафтан только усугубляло это впечатление. Перед королевой он не расшаркивался, чуть поклонился и не выказывая ни малейшей радости или приветливости, церемонно произнес:
– Ваше Величество.
Мария-Анна кивнула ему и направилась к дому. Гуго следовал за ней. Перед крыльцом Мария-Анна сделала знак Ольмерику и тот и двое его подчиненных застыли внизу у ступеней, перегородив вход. В дом вошли только Гуго и королева.
Внутри было много громоздкой мебели, тяжелых скамей и кресел, пышных ковров, пыльных звериных шкур, гобеленов, чучел животных, серебряной и медной посуды, тяжелых канделябров и старинного оружия. В большом камине вовсю трещало веселое пламя, слегка гудело где-то в трубе и пахло сосновой смолой и некоторой затхлостью бытия.
– Тебе будет здесь хорошо, – сказала Мария-Анна, – старый Жан присмотрит за тобой. И Родвинг тоже.
Она пристально поглядела на него.
– Я оставляю его для твоей защиты от всяких случайностей, а не чтобы стеречь тебя, понимаешь? Ведь ты же не намерен сбегать?
– Зачем? Ведь ты же и так меня отпускаешь.
– Но ты же не веришь мне.
– Я очень хочу увидеть сына. Твоего сына, – поправился он. – И как бы я не относился к тебе, мальчик здесь абсолютно ни при чем. И если я чем-то могу помочь ему, то я хочу помочь.
Она несколько секунд испытующе глядела на него, потом отвернулась и отошла к камину.
– Я…, – она замолчала. – Я намерена… то есть я должна конечно же попросить у тебя прощения. – Она обернулась и посмотрела на него. Она была очень взволнована. – Чтобы ты мог…, – она оборвала себя и прошлась по комнате. – Или даже покаяться перед тобой за всё что я сделала, – она почти физическим усилием выталкивала из себя слова. – Но, наверное, это будет бессмысленно. Ты мне не поверишь. – Она вопросительно поглядела на него.
Он подошел к ней, очень близко, глядя сверху вниз в её сверкающие глаза.
"Конечно я не поверю тебе. Сейчас я уже знаю что ты одна из самых лживых, злобных, алчных тварей на свете. Ты бессердечней и безжалостней любой самой ядовитой змеи. Ты убиваешь людей легко и просто словно они комары. Ты расправилась с человеком, который любил тебя, расправилась самым чудовищным образом, ты опустила его в могилу даже не имея жалости сначала убить его до конца. И просто забыла о нём, ни на миг не задумываясь над тем насколько ему тяжело и больно в этом могиле. Я знаю что должен взять тебя за шею и придушить прямо здесь и сейчас. Но скажи мне, Мария-Анна, почему вместо этого, когда я смотрю в твои глаза, мне хочется опуститься перед тобой на колени, мне хочется взять твои святые пальцы и прижать их к своим губам и умолять тебя простить меня за мои гнусные мысли, за то что я был несправедлив к тебе, за то что я не служил тебе как должно, за то что я смел думать что могу судить о поступках такого небесного создания как ты. Я знаю, книги говорят, что Люцифер всегда был самым прекрасным из ангелов Господних и многие предались ему не по причине зла в своей душе, а не сумев противостоять его красоте, восторженные и очарованные ею. Может быть и ты сродни ему, подсказывают мне книги, черная душа в прекрасном обличье. Но что мне эти книги, они глупы и бездарны по сравнению с тобой, они теряют всякое значенье, когда я смотрю в твои глаза, и сердце моё знает что нет в тебе ничего дьявольского и быть не может, потому что твоя красота безупречна и я хочу умолять тебя о прощении, но знаю что не достоин его".
– Не надо ничего просить у меня, Мари, – проговорил он, – я и так отдам тебе всё что смогу.
– Почему? – Спросила она, сделав шаг вперед и встав практически вплотную к нему.
Он долго смотрел на неё и потом сказал:
– Помнишь как поётся в одной старинной английской балладе: "Если бы я сказал, что люблю тебя, ты наверное подумала бы что здесь что-то не так".
– а ты хочешь это сказать? – Спросила она.
– Я хочу сказать что память о любви это иногда почти тоже самое что и сама любовь.
Он отошел от неё и сел в одно из кресел.
– Я буду ждать здесь встречи с Робертом. Не волнуйся, я никуда не денусь. Делай что нужно.
Она еще постояла, разглядывая его и вроде бы собираясь что-то сказать. Но потом развернулся и быстро вышла.
17.
До Фонтен-Ри королевский кортеж добрался уже поздно ночью. Все были ужасно вымотаны. Королева сразу направилась к сыну. Её встретил один из придворных лекарей – мэтр Густав Дорэ. Он выглядел чрезвычайно обеспокоенным и удрученным.
– Делаем всё возможное, Ваше Величество, – торопливо бормотал он в своей привычной невнятной манере.
Его речь вроде бы не имела явных дефектов, но он говорил очень быстро и одновременно при этом словно бы ленясь полностью и членораздельно произносить слова, в результате звуки сливались и терялись. Марии-Анне приходилось либо по пять раз переспрашивать одно и тоже, либо удовлетворяться тем что она поняла сказанное им лишь в общих чертах. Порой это очень раздражало её и она бы давно указал ему на дверь, если бы по всей Европе его не расхваливали как одного из светил медицинской науки и одного из величайших эскулапов нашего времени, обучавшегося в знаменитой врачебной школе в Салерно и который якобы по одному взгляду на баночку с мочой пациента может не только перечислить все его хвори, но также рассказать всё о его пристрастия и привычках, а уж если он еще и выслушает пульс больного, то поведает и о всех его чувствах и переживаниях, вплоть до самого интимного свойства. Некоторые ставили его в один ряд с Имхотепом, Гиппократом, Сушрутой, Хуа То, Галеном и Авиценной. Впрочем кто эти "некоторые" точно никто не знал, ибо об этом было известно в основном со слов самого господина Дорэ. Насколько, конечно, удавалось его понять.
– После того как вы уехали, Его Высочеству стало хуже. Трижды пускали кровь. По цвету и консистенции крови можно сказать что организм Его Высочества находится в состоянии меланхоличной угнетенности. Гумор влажный и холодный, я прописал согревающее питьё. Принца снова мучали головные и костные боли, я давал ему черную белену, болиголов и белый мак. Его душевная деятельность в апатии. В туалет ходит редко, часто отказывается есть.
Густав Дорэ с детства прихрамывал на правую ногу и потому ему было непросто угнаться за спешащей королевой.