Что такое счастье. Избранное

Асадов Эдуард Аркадьевич

Улетают птицы

Л. К.

Осень паутинки развевает, В небе стаи, будто корабли, — Птицы, птицы к югу улетают, Исчезая в розовой дали… Сердцу трудно, сердцу горько очень Слышать шум прощального крыла. Нынче для меня не просто осень — От меня любовь моя ушла. Улетела, словно аист-птица, От иной мечты помолодев, Не горя желанием проститься, Ни о чем былом не пожалев. А былое — песня и порыв. Юный аист, птица-длинноножка, Ранним утром постучал в окошко, Счастье мне навечно посулив. О, любви неистовый разбег! Жизнь, что обжигает и тревожит. Человек, когда он человек, Без любви на свете жить не может. Был тебе я предан, словно пес, И за то, что лаской был согретым, И за то, что сына мне принес В добром клюве ты веселым летом. Как же вышло, что огонь утих? Люди говорят, что очень холил, Лишку сыпал зерен золотых И давал преступно много воли. Значит, баста! Что ушло — пропало. Я солдат. И, видя смерть не раз, Твердо знал: сдаваться не пристало, Стало быть, не дрогну и сейчас. День окончен, завтра будет новый. В доме нынче тихо… никого… Что же ты наделал, непутевый, Глупый аист счастья моего?! Что ж, прощай и будь счастливой, птица! Ничего уже не воротить. Разбранившись — можно помириться, Разлюбивши — вновь не полюбить. И хоть сердце горе не простило, Я, почти чужой в твоей судьбе, Все ж за все хорошее, что было, Нынче низко кланяюсь тебе… И довольно! Рву с моей бедою. Сильный духом, я смотрю вперед. И, закрыв окошко за тобою, Твердо верю в солнечный восход! Он придет, в душе растопит снег, Новой песней сердце растревожит. Человек, когда он человек, Без любви на свете жить не может.

Разговор с небожителями

Есть гипотеза, что когда-то, В пору мамонтов, змей и сов, Прилетали к нам космонавты Из далеких чужих миров. Прилетели в огне и пыли На сверкающем корабле. Прилетели и «насадили» Человечество на Земле. И коль верить гипотезе этой, Мы являемся их детьми, Так сказать,

с неизвестной планеты Пересаженными людьми. Погуляли, посовещались, Поснимали морскую гладь И спокойно назад умчались, А на тех, что одни остались, Было вроде им наплевать. Ой вы, грозные небожители, Что удумали, шут возьми! Ну и скверные ж вы родители, Если так обошлись с детьми! Улетая к своей планете, Вы сказали им: — Вот земля. Обживайтесь, плодитесь, дети, Начинайте творить с нуля! Добывайте себе пропитание, Камень в руки — и стройте дом! Может быть, «трудовым воспитанием» Назывался такой прием? — Ешьте, дети, зверей и птичек! — «Дети» ели, урча, как псы. Ведь паршивой коробки спичек Не оставили им отцы. Улетели и позабыли, Чем и как нам придется жить. И уж если едой не снабдили, То хотя бы сообразили Ну хоть грамоте обучить! Мы ж культуры совсем не знали, Шкура — это ведь не пальто! И на скалах изображали Иногда ведь черт знает что… И пока ума набирались, — Э, да что уж греха скрывать, — Так при женщинах выражались, Что неловко и вспоминать! Вы там жили в цивилизации, С кибернетикой, в красоте. Мы же тут через все формации Шли и мыкались в темноте. Как мы жили, судите сами, В эту злую эпоху «детства»: Были варварами, рабами, Даже баловались людоедством. Жизнь не райским шумела садом, Всюду жуткий антагонизм: Чуть покончишь с матриархатом, — Бац! — на шее феодализм. И начни вы тогда с душою Нас воспитывать и растить, Разве мы бы разрушили Трою? Разве начали бы курить? Не слыхали бы про запои, Строя мир идеально гибкий. И не ведали б, что такое Исторические ошибки. И пока мы постигли главное И увидели нужный путь, Мы, родители наши славные, Что изведали — просто жуть! Если вашими совершенствами Не сверкает еще земля, Все же честными мерьте средствами: Вы же бросили нас «младенцами», Мы же начали все с нуля! Мчат века в голубом полете И уходят назад, как реки. Как-то вы там сейчас живете, Совершенные человеки?! Впрочем, может, и вы не святы, Хоть, возможно, умней стократ. Вот же бросили нас когда-то, Значит, тоже отцы не клад! И, отнюдь не трудясь физически, После умственного труда Вы, быть может, сто грамм «Космической» Пропускаете иногда? И, летя по Вселенной грозной В космоплане, в ночной тиши, Вы порой в преферансик «звездный» Перекинетесь для души? Нет, конечно же, не на деньги! Вы забыли о них давно. А на мысли и на идеи, Как у умных и быть должно! А случалось вдали от дома (Ну, чего там греха таить) С Аэлитою незнакомой Нечто взять да и разрешить? И опять-таки не физически, Без ужасных земных страстей. А лишь мысленно-платонически, Но с чужою, а не своей?! Впрочем, вы, посмотрев печально, Может, скажете: вот народ! Мы не ведаем страсти тайной, Мы давно уже идеальны. Пьем же мы не коньяк банальный, А разбавленный водород. Ладно, предки! Но мы здесь тоже Мыслим, трудимся и творим. Вот взлетели же в космос все же, Долетим и до вас, быть может. Вот увидимся — поговорим!

Домовой

Былому конец! Электронный век! Век плазмы и атомных вездеходов! Давно, нефтяных устрашась разводов, Русалки уплыли из шумных рек. Зачем теперь мифы и чудеса?! Кругом телевизоры, пылесосы, И вот домовые, лишившись спроса, По слухам, ушли из домов в леса. А город строился, обновлялся: Все печи — долой и старье — долой! И вот наконец у трубы остался Последний в городе домовой. Средь старых ящиков и картонок, Кудлатый, с бородкою на плече, Сидел он, кроха, на кирпиче И плакал тихонечко, как котенок. Потом прощально провел черту, Медленно встал и полез на крышу. Уселся верхом на коньке, повыше, И с грустью уставился в темноту. Вздохнул обиженно и сердито И тут увидел мое окно, Которое было освещено, А форточка настежь была открыта. Пускай всего ему не суметь, Но в кое-каких он силен науках, И в форточку комнатную влететь — Ему это плевая, в общем, штука! И вот, умостясь на моем столе, Спросил он, сквозь космы тараща глазки: — Ты веришь, поэт, в чудеса и сказки? — Еще бы! На то я и на земле. — Ну то-то, спасибо, хоть есть поэты. А то ведь и слова не услыхать. Грохочут моторы, ревут ракеты, Того и гляди, что от техники этой И сам, как машина, начнешь рычать! Не жизнь, а бездомная ерунда: Ни поволшебничать, ни приютиться, С горя нельзя даже удавиться, Мы же — бессмертные. Вот беда! — Простите, — сказал я, — чем так вот маяться, Нельзя ли на отдых! Ведь вы уж дед! — Э, милый! Кто с этим сейчас считается?! У нас на пенсию полагается Не раньше, чем после трех тысяч лет. Где вечно сидел домовой? В тепле. А тут вот изволь наниматься лешим, Чтоб выть, словно филин, в пустом дупле Да ведьм непотребностью всякой тешить. То мокни всю ночь на сучке в грозу, То прыгай в мороз под еловой шапкой. — И крякнув, он бурой мохнатой лапкой Сурово смахнул со щеки слезу. — Ведь я бы сгодился еще, гляди. А жить хоть за шкафом могу, хоть в валенке. — И был он такой огорченно-маленький, Что просто душа занялась в груди. — Да, да! — закричал я. — Я вас прошу! И будьте хранителем ярких красок. Да я же без вас ни волшебных сказок, Ни песен душевных не напишу! Он важно сказал, просияв: — Идет! — Затем, бородою взмахнув, как шарфом, Взлетел и исчез, растворясь, за шкафом. И все! И теперь у меня живет.

Про будущую старость

(Шутка)

Гоня хандру повсюду То шуткой, то пинком, Я, и состарясь, буду Веселым стариком. Не стану по приказу Тощать среди диет, А буду лопать сразу По множеству котлет! Всегда по строгой мере Пить соки. А тайком, Смеясь, вздымать фужеры С армянским коньяком! На молодость не стану Завистливо рычать, А музыку достану И буду с нею рьяно Ночь за полночь гулять! Влюбленность же встречая, Не буду стрекозлить, Ну мне ли, ум теряя, Наивность обольщая, Посмешищем-то быть?! К чему мне мелочиться, Дробясь, как Дон Жуан, Ведь если уж разбиться, То вдрызг, как говорится, О дьявольский роман! С трагедией бездонной, Скандалами родни, Со «стружкою» месткомной И с кучей незаконной Горластой ребятни! И, может, я не скрою, Вот тут придет за мной Старушечка с косою: — Пойдем-ка, брат, со мною, Бездельник озорной! На скидки не надейся, Суров мой вечный плен. Поди-ка вот, посмейся, Как прежде, старый хрен! — Но там, где нету света, Придется ей забыть Про кофе и газеты. Не так-то просто это — Меня угомонить. Ну что мне мрак и стужа? Как будто в первый раз! Да я еще похуже Отведывал подчас! И разве же я струшу Порадовать порой Умолкнувшие души Беседою живой?! Уж будет ей потеха, Когда из темноты Начнут трястись от смеха Надгробья и кусты. Старуха взвоет малость И брякнет кулаком: — На кой я черт связалась С подобным чудаком! Откуда взять решенье. Взмахнуть косой, грозя? Но дважды, к сожаленью, Убить уже нельзя… — Но бабка крикнет: — Это Нам даже ни к чему! — Зажжет мне хвост кометой И вышвырнет с планеты В космическую тьму. — Вернуться не надейся. Возмездье — первый сорт! А ну теперь посмейся, Как прежде, старый черт! — Но и во тьме бездонной Я стану воевать. Ведь я неугомонный, Невзгодами крещенный, Так мне ли унывать?! Друзья! Потомки! Где бы Вам ни пришлось порой Смотреть в ночное небо Над вашей головой, Вглядитесь осторожно В светлеющий восток И, как это ни сложно, Увидите, возможно, Мигнувший огонек. Хоть маленький, но ясный, Упрямый и живой, В веселье — буйно-красный, В мечтанье — голубой. Прошу меня заране В тщеславье не винить, То не звезды сиянье, А кроха мирозданья, Ну как и должно быть! Мигнет он и ракетой Толкнется к вам в сердца. И скажет вам, что нету Для радости и света Ни края, ни конца. И что, не остывая, Сквозь тьму и бездну лет, Душа моя живая Вам шлет, не унывая, Свой дружеский привет!

Ангелы и бес

Говорят, что каждому из нас Дан с рожденья дьявол-искуситель, А еще — возвышенный хранитель — Ангел с синью лучезарных глаз. Вот ходил я в школу — юный лоб. Мне бы грызть науки, заниматься, Ну а дьявол: — Плюнь! К чему стараться? Вынь Майн Рида и читай взахлеб! Или видишь вон зубрилку Свету: Важность! И пятерок целый воз… Вынь резинку и пусти «ракету», Чтоб не задавалась, в глупый нос! — Против озорства, увы, не стойки мы. Бес не зря, как видно, искушал: Я стрелял, хватал пятерки с двойками И из класса с треском вылетал! Ангел тоже, может, был поблизости И свое, наверное, внушал, Но, как видно, был такой он тихости, Что о нем я даже и не знал. На футбольном поле мальчуганы, Наигравшись, в шумный сели круг И подоставали из карманов Кто — табак, кто — спички и мундштук. — Если ты не маменькин сынок, — Говорят мне, — на-ка, закури! — Рядом бес: — Смелее, не дури! Затянись хотя бы лишь разок! — Где был ангел? Кто бы мне сказал! Я, храбрясь, ни капли не хитрил, Кашлял и отчаянно курил. Так сказать, быть взрослым привыкал! Дьявол же, умильный строя лик, Мне вилял приветливо хвостом. Так вот я к куренью и привык И чадил немало лет потом. А когда тебе в шестнадцать лет Где-то рюмку весело нальют, Ангелов тут и в помине нет, Ну а бес, напротив, тут как тут! И потом, спустя немало лет, Бес мой был почти все время рядом И, смущая голосом и взглядом, Все толкал на невозможный вред. Вот сидит девчонка озорная, Говорит задорные слова, Сыплет смех, на что-то намекая, Я теряюсь, чуть не отступая, У меня кружится голова. Только дьявол — вот он, как всегда: — Ах ты, шляпа! Красная девица! Да ведь тут не надо и жениться! Обнимай! И — горе не беда! — И, моргнув, смеется: — Хе-хе-хе!.. Ну чего теряться понапрасну? Славно и тебе, и ей прекрасно! Значит, смысл-то все-таки в грехе. И когда вдруг встретятся опять Губы и взволнованные руки, Не робей и не томись в разлуке, А старайся шанс не упускать! — Говорят, что каждому с рожденья Сквозь огни, сомнения и тьму Придается дьявол искушенья. Только вот зачем и почему?! Впрочем, утверждают, ангел тоже Придается каждому и всем. Но тогда пусть нам ответят все же, Почему же ни душой, ни кожей Мы его не чувствуем совсем?! Если ж он подглядывает в щелку, Чтоб высоким судьям донести, А отнюдь не думает спасти — Много ли тут смысла или толку?! И коли меня хоть на год в ад Вдруг пошлют по высшему приказу, Я скажу: — Пусть мне грехи скостят! Ибо ангел, хоть высок и свят, Но ко мне он, как в забытый сад, Так вовек и не пришел ни разу!

Мне так всегда хотелось верить в Бога

Мне так всегда хотелось верить в Бога! Ведь с верой легче все одолевать: Болезни, зло, и если молвить строго, То в смертный час и душу отдавать… В церквах с покрытых золотом икон, Сквозь блеск свечей и ладан благовонный В сияньи нимба всемогущий ОН Взирал на мир, печальный и спокойный. И тот, кого ОН сердцем погружал В святую веру с лучезарным звоном, Торжественно и мудро объяснял, Что мир по Божьим движется законам. В Его руке, как стебельки травы, — Все наши судьбы, доли и недоли. Недаром даже волос с головы Упасть не может без Господней воли. А если так, то я хочу понять Первопричину множества событий: Стихий, и войн, и радостных открытий, И как приходят зло и благодать? И в жажде знать все то, что не постиг, Я так далек от всякого кощунства, Что было б, право, попросту безумство Подумать так хотя бы и на миг. ОН создал весь наш мир. А после всех — Адама с Евой, как венец созданья. Но, как гласит Священное Писанье, Изгнал их вон за первородный грех. Но если грех так тягостен Ему, Зачем ОН сам их создал разнополыми И поселил потом в Эдеме голыми? Я не шучу, а просто не пойму. А яблоко в зелено-райской куще? Миф про него — наивней, чем дитя. Ведь ОН же всеблагой и всемогущий, Все знающий вперед и вездесущий И мог все зло предотвратить шутя. И вновь и вновь я с жаром повторяю, Что здесь кощунства не было и нет. Ведь я мечтал и до сих пор мечтаю Поверить сердцем в негасимый свет. Мне говорят: — Не рвись быть слишком умным, Пей веру из божественной реки. — Но как, скажите, веровать бездумно? И можно ль верить смыслу вопреки? Ведь если это правда, что вокруг Все происходит по Господней воле, Тогда откуда в мире столько мук И столько горя в человечьей доле? Когда нас всех военный смерч хлестал, И люди кров и головы теряли, И гибли дети в том жестоком шквале, А ОН все видел? Знал и позволял? Ведь «Волос просто так не упадет…» А тут-то разве мелочь? Разве волос? Сама земля порой кричала в голос И корчился от муки небосвод. Слова, что это — кара за грехи, Кого всерьез, скажите, убедили? Ну хорошо, пусть взрослые плохи, Хоть и средь них есть честны и тихи, А дети? Чем же дети нагрешили? Кто допускал к насилью палачей? В чью пользу было дьявольское сальдо, Когда сжигали заживо детей В печах Треблиики или Бухенвальда?! И я готов, сто раз готов припасть К ногам того мудрейшего святого, Кто объяснит мне честно и толково, Как понимать Божественную власть? Любовь небес и — мука человечья. Зло попирает грубо благодать. Ведь тут же явно есть противоречье, Ну как его осмыслить и понять? Да вот хоть я. Что совершал я прежде? Какие были у меня грехи? Учился, дрался, сочинял стихи, Порой курил с ребятами в подъезде. Когда ж потом в трагическую дату Фашизм занес над Родиною меч, Я честно встал, чтоб это зло пресечь, И в этом был священный долг солдата. А если так, и без Всевышней воли И волос с головы не упадет, За что тогда в тот беспощадный год Была дана мне вот такая доля? Свалиться в двадцать в черные лишенья, А в небе — все спокойны и глухи, Скажите, за какие преступленья? И за какие смертные грехи?! Да, раз выходит, что без Высшей воли Не упадет и волос с головы, То тут права одна лишь мысль, увы, Одна из двух. Одна из двух, не боле: ОН добр, но слаб и словно бы воздушен И защитить не в силах никого. Или жесток, суров и равнодушен, И уповать нелепо на Него! Я в Бога так уверовать мечтаю И до сих пор надежду берегу. Но там, где суть вещей не понимаю, — Бездумно верить просто не могу. И если с сердца кто-то снимет гири И обрету я мир и тишину, Я стану самым верующим в мире И с веры той вовеки не сверну!

Наступит ли конец света

Наступит ли в мире конец света? Не знаю. Но, думаю, это — ложь. Он есть постоянно зимой и летом У каждого — свой. Потому, что это Тот день, когда ты, увы, умрешь… А что до суда, то вздохнем невольно: Ведь жизнь обрывается навсегда. Какого ж еще нам тогда суда? Наверное, смерти вполне довольно!

14 декабря 1991 г.

Переделкино

Ты даже не знаешь

Когда на лице твоем холод и скука, Когда ты живешь в раздраженье и споре, Ты даже не знаешь, какая ты мука, И даже не знаешь, какое ты горе. Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье, А в сердце и свет, и любовь, и участье, Ты даже не знаешь, какая ты песня, И даже не знаешь, какое ты счастье!

Соловьиный закат

Ты смотришь вдаль чуть увлажненным взглядом, Держа бокал, сверкающий вином. Мы тридцать лет с тобою всюду рядом, И ничего нам большего не надо, Чем быть, и думать, и шагать вдвоем. О сколько в мире самых разных жен?! Как, впрочем, и мужей, добавим честно! Ах, если б было с юности известно: Как звать «ЕЕ»? И кто тот самый «ОН»?! Ты помнишь: в тех уже далеких днях, Где ветры злы и каждому за тридцать, Мы встретились, как две усталых птицы, Израненные в драмах и боях. Досталось нам с тобою, что скрывать, И бурного и трудного немало: То ты меня в невзгодах выручала, То я тебя кидался защищать. Твердят, что в людях добрые черты Распространенней гаденьких и скверных. Возможно, так. Да только зло, наверно, Стократ активней всякой доброты. Мы верили, мы спорили, мечтали, Мы светлое творили, как могли. А недруги ревнивые не спали, А недруги завистливо терзали И козни всевозможные плели. За что ж они так зло мутили воду? Злил мой успех и каждый шумный зал. Хор критиков взрывался и стенал, А ты несла стихи сквозь все невзгоды, И голос твой нигде не задрожал. — Ты с ней! Все с ней, — шипели фарисеи, — Смени артистку, не дразни собак! Есть сто актрис и лучше и моднее, — А я шутил: — Ну, коли вам виднее, То лопайте их сами, коли так! — Откуда в мире столько злых людей? Вопрос, наверно, чисто риторический. К примеру, зависть, говоря практически, Порой в сердцах острее всех страстей. И все же сколько благодатных дней Стучалось в сердце радостной жар-птицей В потоках писем и словах друзей, Стучалось все упрямей и сильней, И до сих пор стучалось и стучится! И разве счастье ярко не сияло В восторгах сквозь года и города?! Ты вспомни переполненные залы, И всех оваций грозные обвалы, И нас на сцене: рядом, как всегда! В сердцах везде для нас, как по награде, Всходило по горячему ростку. Ты помнишь, что творилось в Ленинграде? А в Киеве? А в Минске? А в Баку? Порой за два квартала до дверей Билетик лишний спрашивала публика. Ты вспомни: всюду, каждая республика Встречала нас как близких и друзей! И если все цветы, что столько лет Вручали нам восторженные руки, Собрать в один, то вышел бы букет, И хвастовства тут абсолютно нет, Наверно, от Москвы и до Калуги! Горит над Истрой розовый закат, Хмелеют ветки в соловьином звоне… Давай-ка, Галя, сядем на балконе Вдохнуть цветочно-хвойный аромат… Про соловьев давно уже, увы, Не пишут. Мол, банально и несложно. А вот поют под боком у Москвы, От звезд до околдованной травы, И ничего тут сделать невозможно! Летят, взвиваясь, трели над рекой, Они прекрасны, как цветы и дети. Так сядь поближе, и давай с тобой Припомним все хорошее на свете… В душе твоей вся доброта вселенной. Вот хочешь, я начну тебя хвалить И качества такие приводить, Какие, ну, — хоть в рамку и на стену! Во-первых, ты сердечная жена, А во-вторых, артистка настоящая, Хозяйка, в-третьих, самая блестящая, Такая, что из тысячи одна. Постой! И я не все еще сказал, В-четвертых, ты, как пчелка-хлопотунья, А в-пятых, ты ужасная ворчунья И самый грозный в доме генерал! Смеешься? Верно. Я это шучу, Шучу насчет ворчушки-генерала. А в остальном же не шучу нимало, Все правильно. Лукавить не хочу. Но не гордись. Я зря не восхваляю. Тут есть одно таинственное «но»: Я свой престиж тем самым подымаю, Ведь я же превосходно понимаю, Что все это мое давным-давно. Закат, неся еще полдневный жар, Сполз прямо к речке, медленный и важный, И вдруг, нырнув, с шипеньем поднял пар, А может быть, туман, густой и влажный… Не знаю я, какой отмерян срок До тех краев, где песнь не раздается, Но за спиною множество дорог, И трудных, и сияющих, как солнце. И наши дни не тлеют, а горят. Когда ж мигнет нам вечер глазом синим, То пусть же будет и у нас закат Таким же золотым и соловьиным. Но мы не на последнем рубеже, И повоюем, и послужим людям. Долой глаголы «было» и «уже», Да здравствуют слова: «еще» и «будем»! И нынче я все то, чем дорожу, Дарю тебе в строках стихотворений. И, словно рыцарь, на одном колене Свой скромный труд тебе преподношу! И в сердце столько радужного света, Что впору никогда не умирать! Ну что ты плачешь, глупая, ведь это, Наверно, счастьем надо называть…

Годовщина

Перед гранитной стелою стою, Где высечена надпись о тебе. Где ты сейчас — в аду или в раю? И что теперь я знаю о тебе? Сейчас ты за таинственной чертой, Которую живым не пересечь, Где нынче вечно-тягостный покой И не звучит ни музыка, ни речь. Уж ровно год, как над тобой — трава, Но я, как прежде, верить не хочу. Прошу, скажи, ты слышишь ли слова, Что я тебе в отчаянье шепчу?! Стою, как возле Вечного огня. Уж ровно год нас мука развела. Как ты его, Рябинка, провела Там, в холоде и мраке, без меня? Но я приду и вновь приму, любя, То, что когда-то было мне дано, Ведь все, что там осталось от тебя, Другим уже не нужно все равно. А ждать нетрудно. В это верю я, Какой там год суровый ни придет — С тобой там мама рядышком моя, Она всегда прикроет, сбережет… Нам вроде даже в числах повезло, Ведь что ни говори, а именины. Апрель. Двадцать девятое число. Сегодня именинницы Галины. Ты нынче там, в холодной тишине. И не помочь, хоть бейся, хоть кричи! А как ты птиц любила по весне И яркие рассветные лучи! На даче, в нашем сказочном раю, По-прежнему под шумный перезвон Они все прилетают на балкон И ждут хозяйку добрую свою. Перед гранитной стелою стою, Прости мне все, как я тебе прощу. Где ты сейчас — в аду или в раю? А впрочем, я надежды не таю, Мы встретимся. Я всюду отыщу!