Что-то страшное грядёт
Шрифт:
Чарлз Хэлоуэй, тяжело дыша, отвернулся, зарывшись лицом в запах старинных книг, ласковое прикосновение старой кожи, вкус праха и прессованных цветов.
Мистер Мрак стоял уже на пороге.
— Оставайтесь здесь, — распорядился он. — Слушайте свое сердце. Я пришлю кого-нибудь, чтобы занялся им. — Но сперва — мальчики…
Облепившие рослое тело полчища недремлющих тварей удалились в темноту, влекомые мистером Мраком. Их краски, и вой, и другие выражения смутного, но мучительного волнения слились в его хриплых призывах:
— Мальчики? Вы здесь? Где бы вы ни были… отзовитесь.
Чарлз Хэлоуэй метнулся вперед, но тут комната закружилась и завертела его. Тихий, легкий,
Человек с картинками ступил кошачьей походкой в лабиринт расставленных на полках, сумрачно ожидающих книг.
— Мальчики?.. Вы слышите меня?..
Молчание.
— Мальчики?..
Глава сорок вторая
Где-то в покойном уединении, среди недвижимого кишения миллионов книг, два десятка поворотов направо, три десятка поворотов налево, за проходами и коридорами, на пути к тупикам, за закрытыми дверьми, за полупустыми полками, где-то в литературном тумане диккенсовского Лондона, или Москвы Достоевского, или простершихся дальше степей, где-то в пергаментной пыли атласов или «Географического журнала», сдерживая настороженный, словно капкан, чих, купаясь в рассоле холодного пота, приседали, стояли, лежали мальчики.
Спрятанный где-то Джим думал: « Он идет!»
Спрятанный где-то Вилл думал: « Он приближается!»
— Мальчики?..
Мистер Мрак выступал в облачении из своих приятелей, ювелирного подбора каллиграфических рептилий, которые простерлись, словно загорая, на его полуночной плоти. Шествовавший вместе с ним, наколотый чернилами Tyrannosaurus rex придавал особую плавность движениям его бедер, точно шарниры их были смазаны нефтью из некоего древнего источника. Каждый шаг переливающегося бисером ящера-громовержца был также шагом мистера Мрака с его доспехами из нарисованных небрежными зигзагами хищников и барашков, оглушенных громом и спасающихся бегством от урагана всесокрушающей плоти. Птеродактиль с его крыльями-серпами, казалось, готов был вот-вот взлететь бумажным змеем к мраморным сводам. От нанесенных чернилами и выжженных на коже по трафарету летающих и шагающих персонажей судного дня не отставала непременная толпа зевак и прихлебателей; они облепили конечности, сидели на лопатках, выглядывали из зарослей на груди, микроскопическими миллионами висели вниз головой под сводами его подмышек, перекликаясь беззвучным писком, точно летучие мыши, готовые вылететь на охоту и, если понадобится, убивать. Словно черная приливная волна, катящаяся на угрюмый берег, сумрачная кутерьма фосфоресцирующих диковин и кошмарных сновидений, мистер Мрак ощупывал воздух своими ступнями, своими икрами, своим телом, своим острым лицом.
— Мальчики?..
С безграничным терпением в мягком голосе, самый горячий друг холодеющих созданий, которые зарылись, схоронились в сухой гуще книг, он трусил, семенил, вышагивал, крался, шел на цыпочках, плыл по воздуху, замирал на месте в окружении приматов и египетских изваяний звероподобных богов, прочесывал черные истории мертвой Африки, останавливался в Азии, потом неспешно брел в новые края.
— Мальчики, я знаю, что вы слышите меня! Тут кругом объявления: «СОБЛЮДАЙТЕ ТИШИНУ!» Так что я буду шептать: одному из вас по-прежнему не терпится получить обещанное нами. А? А?..
« Джиму», — подумал Вилл.
« Мне, —
— Выходите, — мурлыкал сквозь зубы мистер Мрак. — Награда обеспечена! Кто первый явится к нам — получит весь выигрыш!
Бах-ба-бах!
«Это мое сердце!»— подумал Джим.
«Это мое сердце?— подумал Вилл. — Или Джима?»
— Я слышу вас. — Губы мистера Мрака трепетали. — Ближе, ближе. Вилл? Джим? Вроде бы Джим болеесообразительный из вас двоих? Выходи, парень!..
«Нет!»— подумал Вилл.
«Я ничего не знаю!»— мысленно воскликнул Джим.
— Джим, ага… — Мистер Мрак развернулся в другую сторону. — Джим, укажи мне, где твой друг. — Мягко: — Мы запрем его где-нибудь, отдадим тебе билеты, которые мог получить он, если бы пошевелил мозгами. Верно, Джим? — Глухой, воркующий голос. — Еще ближе. Слышу, как колотится твое сердце!
«Замри!»— велел своему сердцу Вилл.
«Замри!— Джим затаил дыхание. — Замри!»
— Ну-ка… вы не в этой нише?..
Мистер Мрак шагнул вперед, подчиняясь тяготению стеллажей в углу.
— Ты здесь, Джим?.. Или… вон там?..
Он небрежно толкнул тележку с книгами, она покатилась на резиновых роликах куда-то в ночь и опрокинулась вдалеке, рассыпав по полу свой груз, точно мертвых черных воронов.
— Вы мастера прятаться, оба, — сказал мистер Мрак. — Но есть кое-кто похитрее вас. Вы слышали, как вечером играла каллиопа? Знали, что на карусели сидел кто-то из ваших близких? Вилл? Вилли? Вильям, Вильям Хэлоуэй. Где твоя мама сегодня вечером?
Молчание.
— Она каталась с вечерним ветерком, Вилли-Вильям. Каталась по кругу. Мы посадили ее на карусель. По кругу… и оставили сидеть. По кругу… Слышишь, Вилли? Круг за кругом, год за годом, круг за кругом!
«Папа! — подумал Вилл. — Где ты?»
В дальней комнате Чарлз Хэлоуэй сидел с колотящимся сердцем, слушая и думая: «Он не найдет их, до той минуты я не сдвинусь с места, он не может найти их, они не послушаются его! не поверят! он уйдет!»
— Твоя матушка, Вилл, — тихо взывал мистер Мрак. — Круг за кругом — угадай, в какую сторону, Вилл!
Тонкая, призрачная рука мистера Мрака описывала круги в темном воздухе между стеллажами.
— Круг за кругом, и когда мы спустили твою матушку с карусели, парень, и дали ей взглянуть на себя в Зеркальном лабиринте — ты бы слышал, какой звук она издала. Словно кошка, которая подавилась клубком шерсти — таким большим и колючим, что невозможно откашляться, и крик напрасно силится вырваться наружу через шерсть, которая забила ноздри, уши и глаза, парень. Стала она старая-престарая, Вилли, напоследок мы видели только, как она бросилась бежать от собственного отражения. Она будет стучаться в дверь Джимова дома, но когда матушка Джима увидит какую-то двухсотлетнюю тварь, брызгающую слюной на замочную скважину и умоляющую пристрелить ее, парень, матушка Джима тоже захлебнется криком, будто кошка, тщетно пытающаяся выплюнуть клубок шерсти, и погонит ее прочь — приставать к прохожим со своей мольбой, и никто не поверит, Вилл, глядя на эти слюнявые мощи, никто не поверит, что перед ним бывшая красавица, самый близкий тебе человек! Так что сам понимаешь, Вилл, мы должны побежать и найти ее, побежать и спасти, потому что мы-то знаем — кто она. Верно, Вилл, верно, Вилл, верно, верно, верно?