Что я любил

Хустведт Сири

Наверное, я очень устал, потому что какая-то часть меня не стояла на полу, а висела где-то под потолком; очень странное чувство. Оттуда, сверху, я видел комнату, Вайолет, себя, нож Мэта, который я держал в руке. Это странное разделение земли и воздуха, меня парящего и меня стоящего длилось совсем недолго, но после того, как оно закончилось, я чувствовал себя где-то очень далеко, и комната казалась миражом.

— Я помню тот день, когда нож пропал, — размышляла вслух Вайолет. — И я помню, какое это было горе для Мэта. А рассказал мне об этом Марк. Да, Лео, Марк, и он очень переживал, что нож пропал, очень убивался, очень жалел Мэта. Рассказал, как он всюду искал его.

Вайолет смотрела перед собой расширенными глазами, голос ее дрожал:

— Марку тогда было одиннадцать лет. Всего одиннадцать. Ты понимаешь, Лео,

ведь самое страшное — не то, что он украл и не сознался. Страшнее всего эта имитация сочувствия, такая изощренная, такая правдоподобная, такая искренняя.

Я сунул нож в карман. Я слышал, что говорит Вайолет, понимал каждое слово, но не знал, как на них реагировать, и вместо того, чтобы ответить хоть что-нибудь, стоял не шевелясь, уперши глаза в стену. Так прошло несколько секунд, и вдруг я подумал об игрушечной машинке на автопортрете Билла — о желтом автомобильчике, который он вложил в руку Вайолет, когда писал ее. Между машинкой и ножом Мэта существовала какая-то связь, и ее я силился сформулировать. В голове крутилось слово "залог", хотя это было не совсем то. Написанную на холсте машинку и настоящий ножик роднила идея подмены настоящего вымышленным, но ни автомобили, ни ножи тут явно ни при чем… Нож Мэта и машинка на картине были равно неосязаемы, их не существовало на самом деле. И не важно, что я мог сунуть руку в карман брюк и вытащить нож на свет божий, его все равно не было. Темные желания и тайны одного мальчишки привели к тому, что щелкнул какой-то тумблер, и нож, который я подарил Мэту в день его одиннадцатилетия, перестал существовать. На его месте было что-то другое, злая насмешка, точная копия; и как только я об этом подумал, цепь моих рассуждений замкнулась. Двойник этого ножа находился на картине, которую отдал мне Билл. Мэт сам его нарисовал. Он отправил своего Привидения на крышу с его ворованным трофеем, и свет луны падал ему на пустое лицо и раскрытые лезвия ножа, который он сжимал в руке.

Рассказав Вайолет про свой визит к Тини и поход в редакцию "Расколотого мира", я спустился к себе. Оставшуюся часть вечера я провел один. Мне долго не удавалось найти для ножа место в моем заветном ящике, и в конце концов я решил засунуть его как можно глубже, отдельно от всех остальных предметов. Закрыв ящик, я понял, что в результате только окреп в своей решимости. Теперь мне нужно было не просто найти Марка, я хотел большего — разоблачения. Я хотел, чтобы на этом пустом лице проступили отсутствующие черты.

Через пару часов после того, как Вайолет ушла в мастерскую Билла, я стоял перед входной дверью дома номер 21 по Франклин-стрит и нажимал на кнопку звонка против таблички: "Т.Д./С.М.". К моему изумлению, меня тут же впустили. Стальная дверь на пятом этаже приоткрылась. На пороге квартиры Джайлза стоял мускулистый коротыш в одних трусах. Когда дверь открылась полностью, я увидел его рельефные загорелые мышцы во всех возможных ракурсах. Я также увидел себя, потому что все четыре стены холла были зеркальными.

— Мне нужно поговорить с Тедди Джайлзом.

— Так он спит!

— У меня срочное дело.

Паренек повернулся, открыл зеркальную панель, за которой оказалась дверь, и исчез. Справа находилась большая комната с оранжевым диваном гигантских размеров и двумя объемистыми креслами — бирюзовым и фиолетовым. Все вокруг было новеньким: полы, стены, светильники. Я вдруг подумал, что выражение "быстрые деньги" здесь неуместно. Весь этот антураж был порождением денег мгновенных, когда несколько выгодных продаж превращались в недвижимость с такой скоростью, что у агентов, адвокатов, дизайнера и подрядчиков, наверное, дух захватывало. В квартире стоял запах табачного дыма и помойки. На полу валялись несколько пар женских туфель и розовый свитер. Книг в комнате не было вообще, зато я увидел сотни глянцевых журналов. Тут были и альманахи по искусству, и модные журналы. Они высокими стопками громоздились на столике перед диваном или лежали на полу. У многих страницы были заложены розовыми и желтыми бумажками. На торцевой стене висели три огромных фотографии Джайлза. На одной он в мужском костюме танцевал с красоткой, чем-то похожей на Лану Тернер в фильме "Почтальон всегда звонит дважды". На другой он был уже в женском обличье и позировал в кокетливом белокуром парике и серебряном вечернем платье, плотно обтягивавшем накладные бедра и грудь. Третий снимок,

очевидно, был сделан с помощью компьютера, так как Джайлз на нем представал разъятым на куски. Он вгрызался зубами в собственную отрезанную руку. Пока я изучал уже ставшие знакомыми сюжеты, из-за зеркальной двери в гостиной появился Джайлз. На нем было красное шелковое кимоно, судя по всему настоящее, японское. Шелест плотного шелка сопровождал каждый его шаг.

— Профессор Герцберг, какая честь! Чем обязан?

И прежде чем я успел ответить, он предложил, любезно улыбаясь:

— Присаживайтесь.

Его рука широким жестом обвела гостиную. Я выбрал бирюзовое кресло и опустился в него, попытавшись было облокотиться на спинку, но размеры кресла были таковы, что при этом мне пришлось бы принять практически горизонтальное положение, так что я почел за лучшее сидеть на краешке.

Джайлз уселся в фиолетовое кресло напротив, но мебель стояла таким образом, что расстояние между нами оказалось слишком большим, чтобы разговаривать без помех. Чтобы как-то исправить это неудобство, Джайлз вынужден был наклоняться в мою сторону, отчего кимоно распахнулось спереди, обнажая белую безволосую грудь.

— Вы позволите? — спросил он, показывая глазами на пачку "Мальборо", лежавшую на круглом кофейном столике.

— Курите, курите.

Когда Джайлз закуривал, руки его тряслись, и я невольно порадовался, что сижу от него на приличном расстоянии. Между нами было что-то около полутора метров, и я мог со стороны разглядеть его поподробнее. У него было мягкое лицо с правильными чертами, водянисто-зеленые глаза, почти бесцветные ресницы и бледные бескровные губы. Невыразительная внешность обретала выразительность только благодаря халату. Роскошное тяжелое одеяние превращало его в погрязшего в пороках денди эпохи декаданса. На фоне красного шелка бледность лица казалась мертвенной, почти трупной. Широкие рукава подчеркивали тонкость рук, а внешняя схожесть кимоно с платьем намекала на неоднозначность сексуальной ориентации владельца. И непонятно было, что я сейчас наблюдал: сознательно разыгрываемое специально для меня представление или просто еще одну личину, которую Джайлз на себя примерял. Чуть подавшись вперед, он спросил:

— Итак, чем обязан?

— Я разыскиваю Марка Векслера. Десять дней назад он ушел из дома, ни я, ни его мачеха ничего о нем не знаем. Может быть, вы знаете? Мы очень тревожимся.

Джайлз ответил, не колеблясь ни секунды:

— Я несколько раз виделся с ним на прошлой неделе. И вчера, между прочим, он приходил сюда. У нас тут была тусовочка, но потом он ушел. Но подождите, это что же получается, он не дает, э-э-э, Вайолет о себе знать?

Перед именем Вайолет он сделал маленькую паузу, словно припоминая, как ее зовут.

Я вкратце рассказал ему о кражах и о том, как Марк исчез. Джайлз отворачивался, только чтобы не пускать дым прямо мне в лицо, все остальное время водянисто-зеленые глаза не оставляли меня ни на мгновение.

— Мне кто-то говорил, что вы брали его с собой, когда ездили с выставкой.

Джайлз медленно кивнул, все так же пристально глядя мне в глаза:

— Я на пару дней летал в Лос-Анджелес, но один, без Марка.

Казалось, он о чем-то размышляет.

— Его надломила смерть отца. Вы это, конечно, и сами знаете. Мы несколько раз с ним об этом говорили, очень подолгу, и мне всерьез кажется, что я смог ему помочь. — Джайлз помолчал и продолжил: — Со смертью отца он потерял часть себя.

Не понимаю, на что я рассчитывал, придя сюда, но эти проявления сочувствия к Марку были для меня полной неожиданностью. Я даже пожалел, что, грешным делом, перенес связанные с Марком гнев и горечь на этого художника, о котором, в сущности, почти ничего не знал. В моем сознании Тедди Джайлз был мифом, компиляцией из слухов, сплетен и нескольких статей в газетах и журналах. Я снова посмотрел на его фотографию в дамском платье.

Джайлз перехватил мой взгляд.

— Мое творчество вам не нравится, я в курсе, — сказал он, пожав плечами, — и, насколько я знаю, не только вам, но и мачехе Марка тоже, он мне рассказывал. Я также в курсе, как к моим работам относился его отец. Людей отталкивает их содержание, но я поднимаю тему жестокости прежде всего потому, что жестокость повсеместна. И потом, есть мои работы, и есть я. Вам, как искусствоведу, лучше чем кому бы то ни было должно быть понятно, что это не одно и то же.