Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий

Долгополова Жанна Григорьевна

Итальянский писатель Примо Леви, [107] переживший Освенцим, ответил Визенталю: «Отказать в прощении – это еще не все… Понятно, почему Вас до сих пор гложет сомнение: в Вашем случае невозможно категорически выбрать между “да” – “нет”, все равно всякий раз остается что-то сказать про другую сторону… Но я хочу добавить, что эсэсовец, о котором Вы пишете, не кажется мне морально преображенным. И есть все основания полагать, что, если бы не близкая смерть, он вел бы себя совсем по-другому: с падением нацистской Германии он, может быть, и раскаялся бы, а может быть, никогда бы не раскаялся…»

107

Книги Примо Леви о выживании в Освенциме «Человек ли это?», полуторагодовом возвращении из концлагеря через СССР в Италию «Передышка» и о послевоенном переосмыслении жизни «Периодическая таблица» переведены на русский язык.

Американский раввин Иосиф Телушкин [108] объясняет, что еврейская этика различает грехи против Бога и против человека. Грехи против Бога прощает Бог в День искупления. Грехи против человека могут быть прощены, если потерпевшая сторона получает возмещение от раскаявшегося, что предполагает, что убийство не может быть прощено, поскольку невозможно возместить ущерб. Еврейская традиция считает, что раскаяние (тшува) состоит из нескольких стадий: грешник должен осознать грех, почувствовать искренние угрызения совести, принять решение больше не грешить, возместить причиненный вред и умилостивить жертву. Еврейская этика предписывает правила поведения и тому, у кого просят прощения: услышав искреннюю просьбу (особенно троекратную) о прощении, он должен простить. Непрощение рассматривается как акт жестокости и является грехом.

108

Иосиф Телушкин – автор многих книг по этике иудаизма. Одна из них «Еврейский мир» переведена на русский язык.

Американский специалист по Катастрофе европейского еврейства Дебора Липштадт [109] внесла поправку в саму постановку вопроса: «Следовало бы спрашивать не о том, должен ли был заключенный простить эсэсовца, а о том, мог ли он простить. Заключенный мог бы сказать солдату, что лично он его прощает хотя бы за то, что тот отличается от других солдат СС, которые не высказывают ни сожаления, ни раскаяния. Только вот примирения еврей заключенный не мог предложить солдату. Ему самому эсэсовец не причинил особого зла, но заживо сгоревшие от его руки евреи не уполномочили заключенного от их имени простить убийцу». «Дилемма заключенного, – продолжает исследователь, – находит отзвук в современном мире. Очень часто неевреи спрашивают евреев, не пора ли вам, евреи, простить немецких преступников, не пришло ли время забыть прошлое. Когда мне задают такой вопрос, я отвечаю, что еще не встречала преступника, в самом деле ищущего прощения. Граждане Германии, Австрии и других стран, участвовавших в Холокосте, родившиеся после войны, не несут за него непосредственной вины. Они могут нести ответственность за свою страну, а страна может нести несмываемое пятно на своем историческом прошлом, но на новых поколениях не лежит вины за прошлое. Но самое главное, даже повстречай я ищущего прощения преступника, кто я, чтобы прощать. Я не могу говорить ни от имени тех, кто претерпел от злодеяний, тем более не могу говорить за тех, кого лишили жизни. Наконец, нам никогда не узнать, подлинным ли было покаяние солдата. Раскаялся бы он, не окажись на пороге смерти? А кроме того, даже искреннее раскаяние за содеянное, не снимает ни ответственности, ни наказания за это. Примирение могло бы произойти, но только после того, как, понеся наказание за свои поступки, виновный всем своим последующим поведением продемонстрировал бы, что он вернулся к тому “положению”, в котором находился до совершения преступления…»

109

Дебора Липштадт – автор книг «Невероятное: американская пресса и Холокост 1933–1945» и «Отрицание Холокоста: оскорбительные поношение правды и памяти», в которой, в частности, назвала лжецом британского историка Давида Ирвинга, отрицающего факт Холокоста. Ирвинг подал в суд на «оклеветавшую» его исследовательницу. Суд, состоявшийся в 2000 г. в Лондоне, закончился полным поражением Ирвинга. В ноябре 2005 г. историка Ирвинга арестовали в Австрии, где ордер на арест ожидал его с 1989 г. за тогдашнее заявление о том, что в Освенциме не было никаких газовых камер. А так как в Австрии отрицание Холокоста уголовно наказуемо, суд приговорил Ирвинга к трехлетнему тюремному заключению.

Католический священник Джон Павликовский [110] из США напоминает, что социальным выражением прощения является примирение, в ходе которого виновный проходит несколько этапов: начиная с покаяния через раскаяние, признание личной ответственности, исправление и только после этого окончательное примирение/единение с некогда пострадавшим от его действий. Примирение – долгий и сложный процесс, каждый этап которого необходимо пройти так, чтобы результаты изменений стали ощутимыми. Поэтому Симон Визенталь поступил правильно, не сказав умирающему «прощаю», поскольку прощение без примирения – это «дешевое милосердие».

110

Джон Павликовский преподает этику в Католическом теологическом объединении в Чикаго и является с 1980 г. членом американского совета при мемориале, посвященном Холокосту, а также членом католической епископальной комиссии по связям с еврейской общественностью. Он автор книг «Холокост призывает к пересмотру христианской теологии» и «Иисус и теология Израиля».

Французский философ социальной этики Цветан Тодоров [111] (выросший в послевоенной Болгарии) подчеркивает, что для него правосудие и моральные принципы важнее, чем отпущение грехов, и вопрос, заданный Визенталем, формулирует несколько по-другому: что мы думаем об этом умирающем юном эсэсовце сегодня, как мы его судим сегодня. То, что он виновен, обсуждению не подлежит, но должны ли мы учитывать, что он кается в содеянном. «Современный опыт показывает, – говорит Тодоров, – что большинство нацистских преступников не испытывало угрызений совести за свои дела. На Нюрнбергском процессе один только Альберт Шпеер признал себя (частично) виновным. В 1963 году на процессе в Освенциме бывшие узники заново переживали страдания, а бывшие палачи мук совести не испытывали. Так же ведут себя и те, кто зверствовал в тоталитарных государствах, в бывшей Югославии: и лагерные надзиратели, и их высокое руководство одинаково считают себя ни в чем не виноватыми. На их фоне эсэсовец Визенталя кажется другим, и хотя бы только для того, чтобы отметить его отличие, скажем, что он заслужил… нет, не отпущения грехов, а хотя бы некоторое одобрение за то, что он делает попытку, специфически человеческую попытку? измениться к лучшему (то, что Руссо называл “совершенствованием”)… Но, с другой стороны, нельзя игнорировать и то, что мы задаем вопрос сегодня, полвека спустя после случившегося, и размышляем о том, какое место занимает прошлое в нашей памяти. Что делать со злом прошлого? Как может знание о нем послужить нашему моральному воспитанию? Преступления нацизма не позволяют смешивать ценности: существовавшее зло было не относительным. И хотя бы по этой причине, мы обязаны сохранить память о нем».

111

Цветан Тодоров – литературовед, структуралист, философ, автор многочисленных литературоведческих и морально-философских исследований, в том числе «Хрупкость добра: спасение болгарских евреев» и «Моральная жизнь в концлагере».

Еще один американский раввин Гарольд Кушнер [112] считает, что «прощение прежде всего происходит в душе дающего и олицетворяет отпущение обиды и, главное, отказ от роли жертвы. Для еврея-заключенного простить нациста, прости Господи, не значило бы сказать ему: “То, что ты делал, вполне объяснимо. Я понимаю, что заставило тебя это делать. И я тебя за сделанное не ненавижу”. Наоборот, это значило бы: “Сделанное тобою абсолютно презренно и выводит тебя из категории людей. Но я отказываюсь дать тебе право считать меня своею жертвой. Я отказываюсь позволить твоей слепой ненависти определять суть моего еврейства. Я не ненавижу тебя. Я тебя отвергаю”. И тогда нацист останется навсегда прикованным к своему прошлому и к своей совести. Но еврей станет свободным».

112

Гарольд Кушнер преподает в еврейской теологической семинарии. Его многолетний бестселлер «Когда с хорошими людьми случаются плохие вещи» недавно вышел в русском переводе.

Симон Визенталь выбрал менее драматичное решение, чем предложил раввин Кушнер, но, как оказалось, близкое и понятное очень многим. Находясь в концлагере, он не простил умирающего нациста; обретя свободу, он не прощал скрывающихся нацистов и сделал многое, чтобы мир не забыл о национал-социалистических преступлениях против человечества, чтобы в учебных заведениях многих стран изучали историю Холокоста, чтобы австрийское законодательство признавало отрицание Катастрофы преступлением, наказуемым тюремным заключением.

К концу жизни Симон Визенталь стал символом «гуманности и справедливости», почетным гражданином многих стран и городов мира, рыцарем-командором ряда европейских монархий, почетным доктором нескольких десятков университетов и членом академий наук многих государств. Правительства западноевропейских стран, европарламент, ООН, Американский Конгресс и президенты США неоднократно отмечали его работу по сохранению памяти о Холокосте и его особый вклад в борьбу против расизма, дискриминации и любой нетерпимости.

Опубликовано: “Заметки по еврейской истории” (сетевой журнал), № 1(104), январь 2009.

По следам героя Диккенса

Кто читал роман Чарльза Диккенса «Оливер Твист», на всю жизнь запомнил зловещую фигуру старика еврея, содержателя школы-интерната для малолетних карманников, получившего по прихоти русских переводчиков абсолютно английскую фамилию Фейджин. Англоязычный читатель тоже помнит этого злодея, но фамилию его произносит совершенно на русский манер – Фейгин.

Диккенс писал роман «Оливер Твист» в 1837 году и печатал его с продолжением в журнале, где сам служил главным редактором. Роман снискал у читателей такой большой успех, что в следующем году Диккенс адаптировал его для королевского театра в Сарри. Но одновременно появилось и множество безымянных переделок романа для сцены. Пьесы «Оливер Твист» собирали по разным театрам Англии такие толпы зрителей и вызывали столь бурные эмоции, что, в конце концов, эти спектакли запретили. Современники Диккенса воспринимали «Оливера Твиста» как криминальный, или, как говорили в те дни, «ньюгейтский» роман (по названию Ньюгейтской тюрьмы), и хорошо представляли, с кого списаны диккенсовские портреты. Личный опыт самого писателя многим обогатил его персонажей. Отец Диккенса, писарь Военно-морского ведомства, сидел в долговой тюрьме, дедушка с материнской стороны оказался растратчиком и спасся от суда бегством в Америку. Сам будущий писатель, самоучкой освоив стенографию, в пятнадцать лет стал внештатным репортером из Олд Бейли (так называли Центральный Уголовный суд Лондона), а еще через пять лет вошел в штат сотрудников газеты «Утренняя хроника», так что недостатка в портретах преступного мира у него не было.