Чтобы ветер не унес это прочь
Шрифт:
Катафалк стоял примерно в тридцати футах от моего окна. Представляете размеры катафалка? Тридцать футов — слишком близко для пятилетнего ребенка. Мне он показался размером с кинотеатр, который зачем–то выкрасили в черный цвет.
Тогда–то после долгой борьбы с жалюзи я впервые закатал их наверх, и, вскарабкавшись на придвинутый стул, занял у окна удобное место.
Все это я проделал очень тихо, чтобы не разбудить никого в доме. Чем бы не занимались дети, взрослые ни за что не упустят возможности им помешать — кроме тех случаев, когда
Катафалк был завален цветами.
Их было столько, что от цветов мне до сих пор не по себе. Мне нравятся цветы, но рядом с ними мне почему–то неуютно. Я не выпускаю это ощущение наружу, но оно всегда со мной — с того утра 1940 года, когда я смотрел на первые в своей жизни похороны.
Несколько минут катафалк и цветы стояли в одиночестве, если не считать двух мужчин в черном, которые явно никуда не торопились, а просто чего–то ждали. Мужчины и сами стали похожи на цветы — что–то вроде черных нарциссов.
Один курил сигарету. Он дотянул ее до самого конца так, что окурок должен был вот–вот прожечь ему руку. Другой поглаживал длинные усы — такие черные, что можно было подумать, будто они прыгнули с катафалка прямо мужчине под нос, но его это, кажется, не волновало.
Вы, наверное, захотите узнать, как я сообразил, что наблюдаю именно за похоронами, — ведь мне было всего пять лет, никогда раньше я не видел ничего подобного, и некому было объяснить, что же именно происходит за окном. Ответ прост: всего за неделю до того я видел похороны в кино и догадался обо всем сам.
Некоторое время спустя стоявшие у катафалка мужчины скрылись в похоронном бюро, а во дворе стали собираться люди. У всех был траурный вид, и передвигались они соответственно. Очень медленно. Я со своим стулом находился совсем близко, но почти не слышал, о чем они говорили.
Все это становилось очень интересным.
Я не мог дождаться, что же будет дальше.
Опять появились мужчины в черном, теперь их было трое — все вместе они несли гроб. Мужчины опустили его на катафалк. Фактически, им пришлось впихивать гроб в гору цветов, но они как–то с этим справились и двинулись к переднему сиденью — туда, где ездят живые.
Очень м е д л е н н о люди расходились по машинам. К лобовым стеклам были прилеплены таблички с каким–то словом, но тогда я не знал, что оно означает. Прошло несколько лет, прежде чем я смог это выяснить.
Все постепенно разъехались, и во дворе после их исчезновения стало очень тихо. Было слышно, как прямо под окном чирикает воробей.
Я слез со стула и лег в кровать. Потом долго глядел в потолок, перебирая в памяти все, что только что видел. И не вылезал из кровати, пока все не встали.
Когда в кухне раздались шаги, я поднялся. Сонные взрослые варили кофе, с которого всегда начиналась битва нового дня.
Меня спросили, хорошо ли я спал.
Почему–то
Врослые продолжали свои дела, забыв, как секунду назад о чем–то меня спрашивали. Люди не могут слишком долго интересоваться, хорошо ли спал пятилетний мальчик.
— Да, — сказал я наконец.
— Что да? — спросили меня.
— Я хорошо спал.
— А, — сказали они, с любопытством глядя на меня и явно забыв свой вопрос. Взрослые всегда так относятся к детям.
Так или иначе, с тех пор я каждый день вставал спозаранку и смотрел на похороны. Нужно сказать, что они проходили не каждое утро, и в такие неудачные дни я чувствовал ужасное разочарование. Приходилось возвращаться в кровать с надеждой, что завтра мне повезет больше.
Похороны бывали и днем тоже, но эти церемонии меня не интересовали.
Определенно, я был дитя утренних похорон.
Первые две недели вся квартира по утрам спала. Но однажды кто–то из взрослых встал раньше обычного и обнаружил, как я торчу в пижаме перед окном, что–то там разглядывая.
Человек тихо встал у меня за спиной, видимо решив выяснить, чем это можно заинтересоваться настолько, чтобы даже не заметить его появления.
Похоже, я представлял собой странное зрелище.
— Что ты делаешь? — прозвучал вопрос, хотя человек прекрасно видел, что я делаю, и вопрос, соответственно, прозвучал бессмысленно.
— Смотрю в окно, — сказал я.
— Смотришь в окно на похороны? Что за странный ребенок!
Должен согласиться, замечание было на редкость точным.
Мне сообщили, что со мной серьезно поговорят, но потом забыли, и серьезный разговор так никогда и не состоялся.
У хозяина похоронной конторы имелись жена и маленькая дочка. Они жили в похоронном бюро вместе с мертвецами. Дочка была на год старше меня. Ей исполнилось шесть лет, и у нее всегда были очень холодные руки. Наверное, такие холодные руки бывают у всех, кто живет в похоронных конторах.
Я часто задумывался, как это: жить, когда вокруг тебя, словно мрачный траурный ветер, то появляются, то исчезают мертвецы. Мы играли с ней в разные игры но только на улице. Я не звал ее к нам домой, потому что боялся, вдруг она тоже позовет меня к себе.
Однажды я спросил, не страшно ли ей жить среди мертвецов.
— С чего это? — ответила девочка. — Они же мертвые. Что они могут сделать?
Своеобразный взгляд на вещи, но мне он не подходил.
В другой раз я спросил, слушает ли она по радио «Голоса духов». Я подумал, что это наверное очень жутко — «Голоса духов» в похоронной конторе. Пожалуй, самое страшное, что вообще может случиться с человеком — «Голоса духов» и так кого угодно напугают до смерти, но в похоронной конторе! Как удержаться и не закричать, как потом заснуть?