Чуча
Шрифт:
То хлопнул дверью и ушел, а теперь вернешься глянуть, закрыл ли окно — а то выпрыгнет. Убрал ли чашки со стола — разобьет.
А уж Чуча, странный зверь, взял все мое время. Во-первых, он не ел. Ничего не ел. Уже два дня. Сидел в углу клетки на задних лапах, обхватив голову передними. Вид полного отчаяния: что я наделал? Вот дурак! Вот растяпа!
— Надо отпустить, — сказала я брату.
— Ты что? У меня на участке зверь непонятный, а ты — отпустить. Дай свезу в музей.
— Ни
— Все равно погибнет без еды.
Что делать? В который раз поставила ему блюдечко с молоком. Может, дать орехов? Орешник тут же, возле дома. Орехи еще зеленые, не отделишь от лапчатого домика.
— Попробуй, Чуча.
Он отнял лапы от мордочки.
И вдруг я заметила — шерстинки-то у носа слиплись, мокрые — в молоке!
Ну, теперь мы не пропадем!
Ореховое созвездие — пять орехов, как пять зеленых звездочек, — он тоже взял в лапы и подержал. Сначала обнюхал, как это делают все звери, а потом осмотрел — это уж как человек. И бросил.
И отвернулся. Обижен. Надо бы взять его в лес. Да брат рассердится. Очень боится упустить зверька.
— Чуча! Неужели мы не подружимся?
Однажды брат спросил меня:
— Не побоишься одна остаться? Мне надо в город на денек, а то и на два.
И он уехал.
А к вечеру по лесу потянуло холодком, ветер положил траву у леса и картофельную ботву возле дома. Листья берез, не отрываясь от веток, поплыли-потекли по темному небу. Над домом громыхнуло. Еще раз вспыхнуло и громыхнуло. И началась гроза.
Это тревожно — гроза в лесу. Тревожно и одиноко. И человеку, и зверю.
Чуча из клетки глядел на меня огромными глазами. Может, в его жизни не случалась еще гроза?
Я открыла дверцу, протянула руку, и он вышел. Сел на ладонь — маленький, теплый, взъерошенный. И сразу стало спокойней: мне верят, у меня ищут защиты.
Чуча точно забыл и страх, и обиду. Я гладила его, а он прятал горячий нос между моими пальцами. Как котенок. В этот час была у нас полная дружба.
Когда гроза кончилась, я поднесла зверька к открытой клетке:
— Иди. Спи.
Но он не пошел. Он повернулся и стал смотреть на меня. Внимательно, будто спрашивая.
— Ты что, Чуча? Чуча!
Вдруг он напрягся весь, светло-серый животик его дрогнул, и он гортанно крикнул:
— Чу-ча!
Это было похоже на его прежнее чириканье, и все-таки совсем другое.
— Чуча! Чуча! Чуча! — точно радуясь своему новому умению, выговаривал он. Да, да, выговаривал.
И тут я подумала: а вдруг?..
— Чуча, скажи «ма-ма».
Зверек опять напрягся, изогнул розовый язычок:
— Кхма… ма!
И снова с охотой:
— Кхма-ма-ма!
Утром приехал брат. Отвел мотоцикл к ограде, вымыл руки у колодца и затопал по ступеням.
— Как ты тут? Не боялась? Ну и голоден я. Сварила картошку? Молодец!
Но мне не терпелось:
— У меня радость! У меня зверь заговорил.
— Какой зверь?
— Чуча.
Брат посмотрел внимательно и ничего не ответил.
— Не веришь? Вот слушай. Чуча!
Зверек молчал.
— Чуча, скажи: «Мама».
Он даже не поднял уха.
— Ничего, сестренка, — необычно ласково отозвался брат. — Гроза иногда так действует. Не волнуйся.
— Но ведь он говорил… Он еще заговорит…
— Даже если заговорит, не волнуйся. Это пройдет.
Прежде Чуча не хотел слушать меня, отворачивался. Будто понимал, что мой голос предал его.
А теперь!
Едва затихал вдали мотоцикл брата, я открывала дверцу клетки. Переваливаясь, как обезьяны, когда становятся на четвереньки, Чуча шел ко мне, усаживался на ладонь. Он поднимал передние лапки и ждал.
Глаза его были широко раскрыты мне навстречу.
Я подносила к его мордочке блюдце с молоком. Потом вытирала слипшиеся у рта шерстинки.
— Надо быть чистым, Чуча!
— Кхчи-кхсты!
— Ну, скажи — «чистый»!
— Кхчи-стый!
Да, да! Он учился говорить. У этого зверька устройство гортани было, вероятно, как у скворца или попугая.
Только заученные слова он не повторял без толку, а будто складывал в невидимый тайник. И потом доставал.
Когда я спрашивала:
— Кто ты?
Он всегда отвечал:
— Чуча!
Услыхав шум за окнами, поднимал круглые ушки и сам спрашивал:
— Кхтоэто?
Потом ко мне:
— Кхтоты?
— Мама! — говорила я.
Если я долго не подходила к клетке, он звал:
— Кхма-ма-ма!
Он легко запоминал слова, ему нравилось, как они звучат.
«Лес — лис — лист», — выговаривал он, прибавляя свое «кх…»: «Кхлес, кхлис…» Чуча скакал за мной по всему дому. Окна были раскрыты, но я не боялась, что он убежит.
И только при брате он забирался в клетку, молчал.
И тот не вспоминал о нашем разговоре после грозы. Думал — мне неприятно.
Да нам и поговорить-то было некогда. То он уезжал на своем мотоцикле с топором и карандашом метить сухие деревья: сделает зарубку и на белой древесине поставит номер — надо срубить. «В них жучок и всякая нечисть разводится, понимаешь?» — объяснял он мне. То отправлялся на обход — следить, чтоб не портили деревья, не стреляли зверей, не выбирали яйца из гнезд. Такой деловой старший брат, даже накормить его некогда. Лес точно заворожил его: