Чуча
Шрифт:
Скальный тихонько повизгивал. Чуча лечил его и жалел и был благодарен не так за спасенную жизнь, как за то, что раненый Волк пришел не домой, а к нему.
— Ты странный зверь, Чуча, — тихо причитала Белка, свесив лапу и голову с нижней ветки сосны.
— Но почему?
— Ты слышал, что говорят сороки?
— Я это знал.
— Он убил просто так, Чуча!
— Но он добрый со мной.
— Ты странный зверь, — еще жалостней отозвалась Белка, — «Он добр со мной…» Так бывает у людей. У нас, у зверей, так не бывает.
Когда среди деревьев потемнело, Скальный поднялся на три лапы.
— До свиданья, Чуча, — сказал он и лизнул его в нос, — Похоже, правы мои старики: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Они кое-что понимают.
Глава III
Родина
(Вторая жизнь Чучи. Продолжение)
— На сегодня хватит, — сказал мой брат и погасил настольную лампу; теперь каждый вечер он писал работу о лесе.
За окном было черно, налетал ветер и приносил дождевые капли — ток-ток, ток-ток — по стеклу. И опять ничего, только ветки шуршат, трутся друг о друга:
«Ша-а-а, тша-а-а…»
Брат стал натягивать сапоги, глянул на ружье у стены.
— Ты куда?
— Послушай-ка.
И правда — сквозь неровное дождевое «ток-ток-ток» и спокойное постоянное «ша-а-а» — далекий, щемящий, живой голос:
— О-оу-у-у-у!
И в ответ ему совсем едва слышно:
— У-у-о!
Дверь громко отворилась, на пороге стоял лесничий — высоченный, загорелый и тоже в сапогах, ватнике и с ружьем.
— Слыхали? — кивнул он.
— Пошли, — ответил брат, поправляя ружье за спиной и накидывая на плечи мешковину.
В окно их уже не было видно, так черно на улице.
И тут я глянула на Чучу. Он сидел на задних лапах, схватился передними за прутья клетки, весь вытянулся вперед, к окошку, поставил уши.
— Ты что не спишь, Чуча?
— Волкхи… Волкх… Убьют.
— Волки не убьют людей. У людей ружья.
— Нет, волкх… убьют.
— Волка убьют? Это трудно, Чуча, в такую темень. Я вот говорила тебе — покажи, где живут волки.
— Убьют… Убьют… — не слушал меня Чуча.
И вдруг раздалось: «Оу-у-у-у!» совсем близко. Это брат приманивал волка. Потом издалека ответ, и снова человеческий, очень похожий на звериный: «Оу-у-у!»
Чуча заметался по клетке. Он хватался за прутья, отскакивал от них. «Чи-чу! Чи-чу!» — кричал он на своем лесном языке, и было в этом крике отчаяние.
— Ты что, зверек?
«Чи-чу!» Он точно забыл человечью речь.
— Голоса за окном сближались. И потом вдруг — бах! бах! бах!
Чуча упал, будто стреляли по нему.
Топы-топ-топ-шурх-шарх… — шли по темным сеням и что-то волочили тяжелое. Тяжелое было завернуто в мешковину.
— Кхтоэто? — ахнул Чуча. Он заговорил, забыв, что в комнате брат, прыгнул из клетки прямо на пол. И остановился.
— Кто это? — спросила и я.
— Погляди.
Я дернула мешковину, из нее выпростались две задние лапы, покрытые желтой шерстью.
— Волк!
— Хорош? — радовался брат. Это был его первый волк, и он ничего и никого вокруг не видел.
А я видела. Я видела, как, нескладно переваливаясь на четырех лапах, подбежал к убитому зверю Чуча. Он забежал со стороны морды и стал тянуть, тянуть мешковину. Его розовые человечьи ручки работали быстро и отчаянно. И вид у него был взъерошенный, несчастный и решительный.
Брат и лесничий рассказывали об охоте.
— Молодой еще волк, не стреляный, — басил лесничий.
— Доверчивый, — добавил брат. — Так и пошел сразу на мой голос.
А Чуча в это время стянул мешковину с лобастой волчьей морды. Обнюхал, осторожно потрогал лапками уши, нос…
— Я подманываю, — машет руками брат, — а темно… Этот верзила засел в ельнике. «Я, говорит, его на голос возьму. Дай ему спеть».
Чуча пискнул и заработал быстрее. Вот огромная передняя лапа, левая, та, что сверху. Красавец был волк! Но что нужно Чуче?
— А ему самому повыть охота, вашему брату! — смеется лесничий.
— А что, плохо вою?
— Где же плохо, я чуть в тебя не стрельнул вместо волка. Не различишь!
Они рассмеялись.
А Чуча уже стянул рогожу с другой волчьей лапы — такой же тяжелой и желтой.
Он присел возле этой правой лапы и стал быстро-быстро перебирать когтистые волчьи пальцы — черные, крепкие их подушечки — раз, два, три, четыре, пять…
— Ну вот, слышу я, кусты уже близко треснули. А тут ветер переменился, — опять заговорил брат.
И вдруг: «чи-чу! чи-чу! чи-чу!» — прямо над нашими головами, как утреннее птичье «здрасьте!», как смех, как веселье!
Чуча сидел не в клетке, а на ней, прямо на крыше, и пел, пел не переставая!
Чего он так боялся минуту назад? Чему так радуется теперь: «чи-чу! чи-чу! чи-чу!»
…— Здравствуй, зверь, мохнатые рожки! — крикнул Чуча, забравшись на перекладину вольера.
— Ты забыл, кто я? — грустно протянул Олень.
— Я знаю, как называет тебя Большая Чуча.
— Кто это?
— Ну, помнишь, она приносила меня на плече.
— А…
— Она позволила мне приходить к тебе. Она зовет тебя Алеша.
— Это совсем другое имя. — Олень печально и плавно повел головой:
У меня есть олени и лани, — так говорит лес.
И подлунные птицы луни, — говорит лес.
— А! — Чуча сразу вспомнил: лесная тропа, пробитая узкими копытами, болотные запахи осоки и ольхи, поглоданные верхушки осин и сосенок, клочки рыжей шерсти на ветвях. И выдох волчонка: «Олени!»