Чудачка для пианиста
Шрифт:
Николай Петрович ожидаемо не остановился, чтобы помочь, а гордо прошествовал вниз. Субординация и никакого вмешательства. Он и на уроках никогда не кромсал мой стиль пения и разрешал быть собой. Полная свобода, даже слишком полная. За это я его и обожала.
Но лежать трупиком со свернутой шеей внизу лестницы не очень хотелось: мог бы и подхватить за локоток.
Наша Академия – настоящее бомбоубежище. Старинное здание, широкие лестницы и темные путанные коридоры, пропахшие облущенной побелкой и вековой пылью. Говорили, что лестница в подвал – это черный ход для
Когда мы подошли к нашему классу, учитель неожиданно миновал нашу дверь и свернул в другую часть коридора. Я замерла и потянулась к затертой ручке класса. Ну, Кравцов часто был непредсказуем, может, надо что-то оркестровщикам сказать, не буду же я его допрашивать? Решила, что как раз успею распеться, пока он прогуляется к коллегам.
– Куда? – он выглянул через плечо и коротко махнул головой. – За мной.
– З-зачем? – я подергала закрытую дверь. – А распеваться?
– Позже. Оставьте.
Подступила ближе к преподавателю. В эту часть коридора я ходила только тайком, и сейчас почувствовала странный трепет и необъяснимое волнение. Будто что-то случится здесь.
Я остановилась рядом с Кравцовым и едва не рухнула от легкого запаха коньяка. Пришлось отодвинуться. Учитель был высокий, крепкий и довольно симпатичный то ли цыган, то ли татарин. Казалось бы, в нем все складывалось безупречно: волевые решения, мужественность, конкретность, но вот была маленькая червоточина – любил выпивать. Не по-черному, но маленький саквояж, точно знаю, всегда прятал небольшую бутылочку горячего напитка. Когда и как он пил, я не замечала, но вот специфический спиртной запах мой чуткий нос улавливал с первых секунд.
Он прошагал дальше и распахнул передо мной дверь в оркестровую. Там стоял такой гам, что я невольно поморщилась. Трубы, тромбоны, саксофоны… И все это гудело, скрежетало и мучило мои нежные уши.
А еще плотный запах мужского пота и верхней одежды. Хотелось бежать, но музыка… звала.
Николай ткнул пальцем на свободный стул, предлагая мне сесть. Я? Могу послушать оркестр? Побыть в самом его сердце? А-а… Мечта всей жизни! Я неловко завалилась на сидение и прижала к себе рюкзак. Заулыбалась во весь рот и чуть не оглохла, когда над ухом замычал альт-саксофон.
Глава 3. Настя
Год, нет, почти полтора года, если учитывать еще вступительные экзамены, я подслушивала репетиции оркестра под дверью. Прижималась к ней и вслушивалась в отдаленно-глухие звуки. Ох уж эта изоляция. Переливы живых инструментов не заменит ничто на свете: ни синтезаторы, ни компьютерные программы. Даже фальшь или нескладуха в ритме слушались здесь по-особенному. Они казались чем-то необыкновенным и уникальным, а когда музыканты играли что-то из Армстронга или «Листья» Космы, я просто таяла и ловила экстаз. Да, это музыка! Хотя я больше люблю рок, но наш эстрадный оркестр вполне устраивал мои вкусы.
Николай Петрович ушел, я даже не заметила когда, а молодой и подтянутый дирижер среднего роста взглянул в мою сторону и, приветствуя, мягко кивнул.
Щеки вспыхнули, спина, как по команде, выровнялась, и я постаралась не упустить ни единого поворота дирижерской палочки, ни одной цифры[3], ни одного аккорда или коды[4]. Вот так подарок от любимого преподавателя! Неожиданно. Потрясающе!
Когда заиграли мою любимую, осеннюю и нежную «Autumn leaves» я прикрыла глаза и замечталась. Подпевала саксофону и испытывала распирающее счастье в груди:
«The falling leaves
Drift by the window
The autumn leaves
All red and gold…»[5]
На запеве второго куплета кто-то мягко коснулся плеча. Я замолчала, распахнула веки и уставилась в строгий серебристый пиджак дирижера.
– Твой выход, – он кивнул на микрофон, что одиноко возвышался в углу между громадными колонками.
Я обернулась, чтобы убедиться, что мужчина ко мне обращается, но уперлась взглядом в застекленную студию.
– Тебе-тебе говорю, – он перекрыл мягким тенором рокот музыки, пальцами показал оркестру знак «меньше», и все в одно мгновение заиграли тише. – Листья знаешь?
– Конечно, – выдохнула я и потерла о вельвет рюкзака вспотевшие пальцы. А если я не справлюсь? А если облажаюсь? Это не в группе отрываться и петь, как захочу – здесь нужно показать себя во всей красе и не рухнуть с разбега лицом в грязь. А я даже не распелась, вот же, Богиня Музыка посмеется надо мной!
– Ты справишься, – дирижер моргнул голубыми глазищами, сжал коротко пальцы на моем плече и быстро вернулся на свое место. Я отметила блеск его пшеничных волос, собранных в хвост на затылке, и крупные губы. Краса-а-авчик. Теперь, главное, не влюбиться невпопад, а то я такое умею и практикую.
Рука с палочкой потянулась вверх, и дирижер, как волшебник, нарисовал в воздухе завитушку. Оркестр замолчал.
– Алексей Васильевич! – выкрикнул кудрявый парень, выглянув из-за альта[6]. – На тридцать четвертой цифре можно проработать момент?
– Вот сейчас и проработаешь, – спокойно ответил главный и приготовил руки. – Сначала! – он бросил в меня строгий взгляд, растаял в мягкой улыбке и кивнул. Я чуть не поперхнулась. Страшно же! Ща как напою им соль-мажор вместо ля-минора.
Пока играло вступление, я хваталась за микрофон охладевшими от волнения пальцами и держала колени ближе друг к дружке, чтобы не сильно дрожали. А когда пошел куплет, не заметила, как голос сам полился в колонки и вытянул чистые и глубокие ноты. Старалась не нагружать связки и петь расслабленно, но под конец песни все равно потемнело в глазах. Да здравствует, адреналин! Люблю эти ощущения: когда сердце колотится под ребрами, как свихнувшийся зверек, а в голове будто взрывается фейерверк.
Импровизировать не стала, не хотела пугать народ, допела концовку в простом академическом стиле на чистых нотах, правда, позволила себе немного расщепить[7] на пике.