Чудесные знаки
Шрифт:
В двух его серых глазах что-то дрожало. А розовые губы его потемнели. Не веря глазам своим, я поднялась, вся в сплетениях накладной силы, все это свалилось к ногам моим, а я глядела на Сашу в оба свои серые глаза.
Он просто не умеет видеть ужас жизни. Он даже не понимает, что это есть. Он просто дурачок.
Два его серых глаза стали совсем прозрачные, светлые, и в них дрожало что-то. И губы его потемнели. Наверное, горячие стали. Он был дурачок.
И тогда я умылась холодной водой и села поодаль от
— Можете спеть.
Мне не понравились его песни. Когда он кончил петь, я вежливо похвалила. Он чуть-чуть побледнел. Потом он поставил гитару, стряхнул кровь с пальцев и стал смотреть на меня выжидательно. А я смотрела на ветку — одна капля нечаянно упала и запачкала один ее листик Саша держал руку на весу, как будто показывал мне ее. Я посмотрела на руку. На самом деле он ждал ватку с йодом. Да, барышни промакивают ему пальцы, вырывают друг у друга заветную ватку. Каждый пальчик прижигают отдельно.
Саша понял, что не получит ватки, и потянулся попить чаю, но испугался, что запачкает белый фарфор, отдернул свои кровенящие пальцы, сжался и глянул на меня испуганно, словно я его ударю сейчас.
Я смотрела на него терпеливо. Я ждала, что его пальцы подсохнут. Но он продолжал сидеть, а я удивлялась, почему не уходит. Два его серых глаза вспыхивали иногда раскаленным серебром. И медленно остывали. Как будто бы они вскрикивали. И еще — он начал дрожать. Я бы и не заметила, но колокольчик забоялся на груди его: а-а-а-а… Тут я наконец увидела: у меня же гость, и я стала стараться его развлекать.
— Как вам Москва? Были ли вы в Третьяковке?
Красивое лицо Саши как-то помертвело. Это от сумерек и духоты — мы страшно накурили. Ну и наконец он ушел. Я рухнула и мгновенно уснула.
И потом звонил каждый год, приезжая из Ленинграда. Никогда больше не пел, я даже и забыла, что пел когда-то. Приходил посидеть, говорить было не о чем. Томил скукой. Два его серых глаза стали простыми, смотрели все время молча, будто просили попить. Безмерную скуку пустых чаепитий терпела я, тайно злясь. А когда просила вина, он брезгливо отворачивался к окну. Единственное, что заходил не чаще, чем раз в год.
Потом, через несколько лет, обратила внимание, что Саша мне не звонит, не заходит. Но так и должно было быть в конце-то концов! Ему, красивому, нужно усиленное внимание, а не мое вялотекущее терпение.
Потом, через несколько лет, случайно открыла старый рваный журнал — лицо знакомое. Вглядывалась. Узнавала. Узнала, да это же Саша! А, прославился и не звонит — вышел на новые круги! Это тоже понятно. Молодец! Стала читать подпись под лицом: «Прыгнул в окно навсегда с восьмого этажа». Ага, вот почему не звонит — он погиб. Может быть, даже талант. Это тоже понятно.
Лето текло еле-еле: кап-кап…
Дорогие
Расписались в журнале обязанностей.
Заверили в РЭУ.
Шли годы. Лето сочилось вялое. У меня завелся холодильник «Морозко». На обед бывал и гуляш. Гостей не стало — я легкое, мой гость — один только воздух. Мы с веткой очень сдружились. Рабочих я споила, и их отправили в ЛТП.
Шли годы. И вот наступила черная ночь жаркого московского лета. Ветка дрожала в окне, уж и не знаю отчего, дуновений не было, был знойный высокий воздух. И он стоял молча от неба до земли, и в нем блистали звезды. Но моя душа дрожала.
Я раскрыла постель и, намочив себе лоб жасминной водой, легла спать. Вначале я уснула, как всегда. Но потом я проснулась оттого, что кто-то есть тут. Я вся обшаренная Марьей, поэтому это был не вор. Кто-то другой. Я не захотела притворяться спящей, чтоб подглядеть, чем он тут займется. Тем более он знал, что я проснулась. С кряхтеньем я встала из постели (меня очень разморило от жары, прямо поводило, как пьяную), бормоча свою досаду, я нашарила тапочки и включила настольную лампу.
— Ах! Вот уж не ждала!
— Здравствуй!
— Тише, пожалуйста. Соседи же! Сто ведь раз говорила. Коммуналка.
— Я очень тихо. Я ведь знаю. Никто не видел.
— А как ты-то вспомнил обо мне? Ко мне уж никто и не ходит.
Он посмотрел, будто попросил попить. Но мне было интересно, как он проник.
— Ты залез, да ведь? Не ври только! Ты в окно залез по тому выступу! Там же можно сорваться!
Он как-то зябко поежился.
— Еще бы! Дошло наконец! Высота такая! Ну хорошо, обошлось, и ладно! Дам тебе чая. Но только на кухню я не пойду, не мечтай даже! Попьешь холодный.
Он согласно кивнул, кроткий такой, загляденье! Среди ночи поднял!
Я разлила в чашки чай, а сахара не было. Но было так тяжело от жары и так сухо во рту, что меня поводило, как пьяную. Я сама и набросилась на чай. Я жадно проглотила одну чашку, вторую, снова налила, хотя он был спитой, слабый, вчерашнего утра, но я залпом выпила чашки четыре.
— Жара, как на юге, правда же? Пей же свой чай. Может, ты есть хочешь? У меня в «Морозке» есть кусок колбасы «Молодежная».
Он брезгливо отвернулся к окну. Я усмехнулась — я ведь не про вино сказала.