Чудесный рог: Народные баллады

Коллектив авторов

Датские баллады

В переводах Веры Потаповой

Дева в птичьем оперенье

Я знал хорошо этот царственный лес, Что рос вдалеке у фьорда. Там пышный навес до самых небес Деревья раскинули гордо. Деревья там гордо раскинули сень. Звались они липой да ивой. Там зверь благородный, чье имя — олень, С ланью играл боязливой. Олени и лани, куда ни глянь, Играли в лесной глухомани. И с шерстью златой миловидная лань Резвилась на светлой поляне.

* * *

В ту пору Нилус Эрландсен дичь Выслеживал утренней ранью. Он дивную лань пожелал настичь И стал гоняться за ланью! Гоньба продолжалась не меньше трех дней, И сердце стучало тревожно. Сдавалось, вот-вот он приблизится к ней! Но было поймать невозможно. Три дня скакал он, объятый тоской, И думал: «Сколько ни бейся, Если даже ее коснешься рукой, Все равно поймать не надейся». Наставил он ей вдоль опушки тенёт, Следил за каждой тропинкой. А она, избежав ловушки, сверкнет Где-нибудь золотою спинкой! Не мог ее Нилус поймать никак. Облазил овраги, пригорки, И гончих своих пятерых собак Он в чаще спустил со сворки. Лань досталась бы гончим псам, Да, облик принявши птичий И серым соколом взмыв к небесам, Не стала собак добычей. На липу зеленую сокол сел, А Нилус бросился к древу, Схватил топор и ну рубить, Волю давая гневу. Раздался скрип, но ив и лип Явился туда владетель. В землю с угрозой воткнул копье Здешнего леса радетель. «Станешь валить мой лес родовой Или чинить мне худо, Прикинь, во что обойдется тебе, Нилус Эрландсен, эта причуда!» «В целом лесу дозволь мне срубить Только одну лесину! Иначе тоска меня может убить. Без этой птицы я сгину!» «Ты об ней, молодец, позабудь До самого смертного часа Либо где-нибудь ей раздобудь Твари домашней мяса». Нилус не убоялся мук. Он грудь, по своей охоте, Рассек и приманку на липовый сук Повесил из собственной плоти. Птица кровавое мясо хвать! Повадка исчезла птичья. Откуда взялась девичья стать И красота обличья? В сорочке из алого шелка пред ним Стояла прекрасная дева. Нилус Эрландсен обнял ее Под сенью зеленого древа. «Из роз и лилий за отчим столом Узор вышивала я шелком. Мачеха в горницу вдруг ворвалась, Слова не вымолвив толком. Она меня превратила в лань И в лес отправила с бранью, А семь служанок — в лютых волчиц И послала вдогон за ланью». Дева чесала злато кудрей Под сенью ветвей зеленых. Из чащи не волки сбежались к ней, А семь служанок смышленых. «Спаси тебя бог, Нилус Эрландсен, Как ты меня спас от мук! Будешь ты спать и видеть сны В кольце моих белых рук. Спаси тебя бог, Нилус Эрландсен, Мой избавитель смелый! Будешь ты спать и видеть сны На груди моей белой».

Олуф и королевна эльфов

Рыцарь

Олуф, покинув усадьбу, Ехал гостей созывать на свадьбу. А танец легко плывет по поляне… В горы увлек его путь незнакомый — Туда, где плясали эльфыи гномы. Прыгали эльфов четверки, пятерки Вокруг своей королевны на взгорке, Что руки, манящие белизной, Простерла: «Олуф, танцуй со мной!» «Если пойду я с тобой танцевать, Завтра свадьбе моей не бывать!» «Танцуй со мной, Олуф, на склонах зеленых. Я дам тебе пару шпор золоченых. Обую тебя в сапожки из сафьяна, Что будут сидеть щегольски, без изъяна. Олуф, танцуй со мной до упаду! Сорочку из шелка получишь в награду. Из тонкого шелка получишь сорочку, Что мать отбелила в лунную ночку». «Если пойду я с тобой танцевать, Завтра свадьбе моей не бывать!» «Олуф, танцуй со мной до заката! Я дам тебе слиток червонного злата». «Хоть и приманчив золота глянец, Не должно идти мне с тобою в танец!» «Если не хочешь плясать со мной — С мором пляши и заразой чумной!» — И ткнула в панцирь, под левым плечом, Корень сердца пронзив, как мечом. В седло усадив молодца, честь по чести, «Езжай, — сказала, — к своей невесте!» А танец легко плывет по поляне… Встречает Олуфа мать у ворот, Коня гнедого за повод берет. «Олуф, сын мой, чело твое бледно, Свежий румянец пропал бесследно». «На игрище эльфов поблек мой румянец. Где их королевна влекла меня в танец!» «Выйдя юной невесте навстречу, Что я завтра ей, сын мой, отвечу?» «Скажи, — коня и собак, для забавы, Пробует Олуф под сенью дубравы». В усадьбу, наутро заветного дня, Въезжает невеста и с ней родня. Когда наполнили чаши для них, Невеста спросила: «Где мой жених?» «Жених твой домой не вернется никак: Он пробует в роще коня и собак!» «Неужто Олуфу лошадь и псы Дороже моей девичьей красы?» А танец легко плывет по поляне… Наверх она поднялась втихомолку И разыскала его светелку. На синей подушке жених желанный Под пурпурной тканью лежал, бездыханный. Живыми устами его чела Коснувшись нежно, она умерла. Три мертвых тела остались в усадьбе, Где быть надлежало веселой свадьбе. Олуф, и дева, и мать в одночасье Скончались, как бы в полном согласье. А танец легко плывет по поляне…

Агнете и водяной

Агнете ступила на Хейланнский мост, И вынырнул вдруг Водяной во весь рост. — Хо-хо-хо! — И вынырнул вдруг Водяной во весь рост. «Послушай, Агнете, — сказал Водяной,— Желаешь ты стать мне любимой женой?» «Охотно, — сказала Агнете, — но вплавь На дно морское меня переправь!» Он, замкнув ей уста и уши, На дно морское увлек ее с суши. За восемь лет, средь морских зыбей, Она родила семерых сыновей. Сидит, поет, колыбель колышет И колокола энгелландские слышит. «В церковь сходить бы мне, в край родной!» В церковь ее отпустил Водяной. «Но к маленьким детям, рожденным со мной, Должна ты вернуться! — сказал Водяной.— Двор церковный пройди поскорей, Не распуская роскошных кудрей. В церкви мать отыщешь ты взглядом. Не садись на скамью с ней рядом! Имя божье услышав с амвона, Господу не отбивай поклона!» Перстами зажал он ей рот и уши, И очутилась Агнете на суше. Кудри златые, ласкавшие взор, Распустила, ступив на церковный двор. В церкви увидела мать свою И села рядом с ней на скамью. Кудрями златыми касалась подножья Амвона, где имя звучало божье. «Агнете, дочь моя, дай мне ответ: Как ты жила без меня восемь лет?» «Я за восемь лет средь морских зыбей Прижила с Водяным семерых сыновей». «За девичью честь — какова была плата?» «Он дал мне запястье червонного злата. Запястья такого не видели девы На белой руке самой королевы! И туфли на пряжках златых — нет спору, Носить их самой королеве впору! И дал златострунную арфу — пусть Звучит, если в сердце закралась грусть». К церковной ограде от кромки воды Тропой пролегли Водяного следы. Фигурки святых повернулись спиной, Когда показался в дверях Водяной, Чьи волосы блеск золотой излучали, А очи были полны печали. «Агнете, малые дети твои Горюют и слез проливают ручьи!» «Пусть плачут, пусть плачут! О них не тоскую. Вовек не вернусь я в пучину морскую!» «Вспомни, Агнете, хоть на минутку, Старших, и младших, и в люльке малютку!» «Не вспомню ни на одну минутку Ни старших, ни младших, ни в люльке малютку! — Хо-хо-хо! — Ни старших, ни младших, ни в люльке малютку!»

Святой Олуфи тролли

Олуф Святой, отважный король, Сидел на норвежском престоле. В ту пору была Хорнелуммер-гора Полна ненавистных троллей. Как червонное золото, солнце горит над Тронхеймом. Велит он построить и с брега столкнуть Ладью отменной оснастки. «Отсель отправимся мы, чтоб задать Нечистой силе острастки!» Кормщик взобрался на груду добра. «Стоянка с худою славой У Хорнелуммера: эта гора Захвачена троллей оравой. Множество лет живет на земле Старшой их, по прозвищу Аред. Наши ладьи с молодцами в скале Замыкает злодей и скаред. Пышут кострами гляделки его. Ногти, чернее дегтя, Загнуты вроде козлиных рогов, Длиной не менее локтя. Его бородища у самых колен Треплется конской гривой. Тошно глядеть на когти его И видеть хвост шелудивый». На штевень «Зубра»Олуф Святой Вскочил и крикнул: «Сегодня Отплыть мы готовы! Отдайте швартовы, Друзья, во имя господне!» Как ни пыхти, как ни кряхти — «Зубру», с волнами споря, Пришлось короля с дружиной везти К Хорнелуммеру, троллям на горе. Шел дозором чудовищный тролль По синим скалам и кручам. Вдруг появляется Олуф-король, На «Зубре» своем плавучем! «Скажи мне, Рыжая Борода, Как ты со страху не умер? Большая тебя ожидает беда! Попомнишь ты Хорнелуммер! Никто не причаливал к нашей земле! Вот собью с тебя спесь: В скалу одной рукой засажу Ладью, что болтается здесь!» «Ты не кобенься зря, старикан, Аред, пышуший злобой! В утробу горы, накинув аркан, «Зубра» втащить попробуй». Он «Зубра» за штевень схватил и за рог, Но сразу в скале по колена Увяз и не мог вытащить ног Из каменного плена. «Я в камне завяз, но хребта и рук Ничуть не утратил силу. На собственной шкуре испробуешь ты Мою молодецкую жилу!» «Каменной глыбой, нечистый дух, На глазах у крещеного люда Ты простоишь до судного дня, Никому не делая худа!» Отколь ни возьмись, прибежала карга, Вытянув шею отвратно. Она что есть мочи таращила очи, Визжа: «Убирайтесь обратно!» Велела она, чтоб Олуф Святой Немедля ноги унес, А он приказал ей недвижно стоять И каргу превратил в утес. Малые тролли, сидя в норе, Хватают железные крючья: «Коль скоро матушка наша молчит, Нет ли в том злополучья? А если виной не кто иной, Как недруг рыжебородый, Железными прутьями угостим Губителя нашей породы». Славной шуткой дружину свою Позабавил Олуф Святой: Заклятьем он камень с камнем свел И стену свел со стеной. Наглухо гору замкнули они Так, что не стало ходу С этой поры из недр горы Ни троллям, ни их приплоду. Тролль меньшой взаперти бушевал И такие выкрикивал речи: «Нам глыбы тяжеле этой горы Взвалить случалось на плечи!» Братья, хвост подпирая лбом, Подсаживать стали друг друга. Но им скала была невподъем: Хребты раздробила натуга. Прав был Олуф Святой, король, Нечисти не мирволя. К Хорнелуммеру хочешь причалить — изволь! Там нет ни единого тролля. Как червонное золото, солнце горит над Тронхеймом.

Рыцарь Бесмер в стране эльфов

Двух дочек отец и пяти сыновей, Жил рыцарь Бонде с женой своей. Но юный Бесмер, их сын меньшой, Был всех прекрасней в семье большой. Владычица эльфов ночью и днем Пятнадцать зим томилась по нем. Пятнадцать зим, тая свою страсть, Все думала, как бы его украсть! В поздний час, когда спали все, Скользнула она по вечерней росе. «Бесмер, открой мне», — шепнула, стуча В дверь сквозь край своего плаща. «Ночью не звал я к себе гостей; Ни от кого я не жду вестей!» Касаньем легких своих перстов Она откинула прочь засов И ну, присев к молодцу на кровать, Его золотыми кудрями играть. «Бесмер, я клятву с тебя беру — Приехать на каменный мост поутру». В полночь настало вдруг пробужденье, И он рассказал про свое наважденье: «Прекрасная дева ко мне вошла, Обличьем, как ярый воск, светла. Волнистые кудри вошедшей неслышно На шелк сорочки ложились пышно. Как только померкнут сонмы звезд, К ней поспешу я на каменный мост». «Выкинь из головы свой сон. Владычицей эльфов навеян он!» «Слово дал я во сне иль въяве — Я его нарушить не вправе». Едва дождавшись начала дня, Серого Бесмер седлает коня. Выехал он из ворот, а мать Стала плакать и руки ломать. Конь, подкован червонным златом, Споткнулся вдруг на мосту покатом. Споткнулся на золотом гвозде. Ездок очутился в бурлящей воде. Приплыл по теченью он в эльфов приют, И гостья ночная ждала его тут. «Добро пожаловать, Бесмер, в мой дом! Я сладкий мед смешала с вином. Ты, рыцарь Бесмер, красив и строен, Скажи мне, где ты вскормлен и вспоен?» «В Дании вскормлен я и вспоен. Там и наряд мой рыцарский скроен. Туда вернусь я к своей невесте — Жить мне и умереть с ней вместе!» Тайком служанке велит она: «Ты в зубровый рог налей вина! Но два зерна волшебной ржи Ты прежде в зубровый рог положи!» Прислужница, молча ступив на порог, В горницу вносит блистающий рог. Бесмер до дна осушил этот рог И прошлого больше припомнить не мог. «Ты, рыцарь Бесмер, красив и строен, Скажи мне, где ты вскормлен и вспоен?» «В обители эльфов я вскормлен и вспоен. В обители эльфов наряд мой скроен. А ты — невеста моя, и впредь С тобою жить мне и умереть!» Воспрянула эльфов королева: Спал у ней Бесмер под боком слева. О нем горевали все, без изъятья: Отец и матушка, сестры и братья. До гроба, не находя себе места, Плакала и убивалась невеста.

Сила арфы

Кости игральные на тавлею — А струны из чистого злата! — Виллеманд мечет и деву свою Услаждает звуками арфы. Падают кости, и всякий раз Слезы у девы бегут из глаз. «Червонное злато слезам виной Или твое обрученье со мной? Плачешь ты, бедность мою обнаружа, Или иного желала бы мужа?» «О злате червонном печалюсь не больно, И замуж иду за тебя добровольно! Богато твое поместье, И ровня — жених невесте. Блиде-река— моей грусти причина! Лежит на пути моем эта пучина. В день свадьбы в ее ледяные струй Канули сестры родные мои». «Не плачь, дорогая, забудь кручину! Я дам тебе молодцов дружину. Мои молодцы с тобой по мосту Поскачут — справа и слева по сту! А рыцари — ровно двенадцать счетом — Коня твоего поведут с почетом». Красным златом подкованный к сроку, Конь подвозит невесту к потоку. Пройдя полпути, на мосту дощатом Он поскользнулся, подкованный златом. Он поскользнулся на пятом гвозде, И тонет невеста в бурлящей воде. Ловили ее за луку седла, Но тщетна любая попытка была. Вот белой рукой взмахнула: «На сушу Вытащи, милый! Спаси мою душу!» «Спаси тебя бог и крестная сила, А я не могу!» — отвечает милый. Крикнул Виллеманд: «Паж мой юный, Сбегай за арфой моей златострунной!» Виллеманд стал над бурной рекой И струны златые тронул рукой. Такую сноровку имел он в перстах, Что замерли певчие птицы в кустах. И так ударял по струне упругой, Как будто гром гремел над округой. Дубы и березы треснули в чаще. Сбило рога у скотины мычащей. Лопнули скрепы, посыпалась пыль: Треснул на церкви Марии шпиль. Играл он, волю давая гневу,— Неужто троллю отдать свою деву? Играл, чтоб гудела под ним глубина, И поднял нечистого духа со дна. Вынырнул тролль из гиблого места. В зубах у него молодая невеста. При ней — две милых девицы,— Две старших ее сестрицы. «Виллеманд, Виллеманд! Вот тебе дева, Но здешние реки отдай мне без гнева». «Возьму свою деву, но троллю вовек Быть не позволю владыкою рек! В пурпур одета, на сером коне, Невеста моя, ты поедешь ко мне». Так Виллеманд смелый в этом краю — А струны из чистого злата! — Празднует свадьбу и деву свою Услаждает звуками арфы.

Меч-мститель

Педер к замку подъехал, пыля, И у ворот повстречал короля. Вперед! Счастливо вам разминуться! «Друг мой Педер, скажи — отчего Ты медлишь отмстить за отца своего?» «Я был восточней восточных земель, Где скрыта нового дня колыбель. Южней полудня лежал мой путь, Где солнце книзу должно повернуть. Западней запада гнал я коня, Где солнце спит на закате дня. Полночней полуночи был я, где лед Лежит и не тает круглый год. Нигде не встретил я молодца, Чтоб мог указать мне убийцу отца». «А если тебе назовут супостата, Какая доказчику будет плата?» «Я вдоволь дам серебра и злата Тому, кто мне назовет супостата. И больше того: за услугу свою Получит он с доброй оснасткой ладью». Король усмехнулся, кутаясь в мех: «Убийцу я знаю лучше всех! Клянусь тебе именем бога-творца: Я сам убил твоего отца!» Педер себя ударяет в грудь: «Сердце мое, железным будь! Не

разорвись на месте, Пока не свершил я мести!» Дома достал он свой верный булат: «Ты у меня единственный брат! Ярый мой Пламень, острый клинок, Будь мне подмогой: я одинок! Я дам тебе крови испить, Ты дай мне горе избыть». «Как я могу за тебя постоять, Если разбита моя рукоять?» Десять фунтов железа и пять Фунтов стали — склепать рукоять — Педер отнес кузнецу, и заплату На меч наложил он за добрую плату. «Теперь помоги мне, верный булат! Ты у меня единственный брат». «Будь отвага твоя непреклонной И грозной, как мой клинок закаленный! Будь, как моя рукоять, крепка И несокрушима твоя рука!» Пили вино удальцы в трапезной. Выхватил Педер меч свой железный. Желая клинок испытать поскорей, Сразил он восемь богатырей. Рубил без пощады направо, налево, Будь женщина перед ним или дева! Убил короля возле башни зубчатой И сыновей его, тешась расплатой. В люльке лежащий молвил младенец: «Худо ты мстишь за отца, отщепенец! Но вырасту я и тебе не спущу: За своего, бог даст, отомщу!» «Не отомстишь ты мне вовек!» — И надвое Педер младенца рассек. «Ярый Пламень, уймись теперь! Во имя всевышнего, пыл свой умерь». «Охота мне жизнь твою пресечь И крови испить, — отвечает меч.— Ты сейчас испустил бы дух, Когда б не назвал мое имя вслух!» В кузницу снова пришел молодец: «Скуй мне вериги, добрый кузнец! Скуй мне вериги, кузнец любезный, И обмотай меня цепью железной!» В страну чужую он брел через силу И вдруг увидал короля могилу. Как только прошел по могиле — вмиг Лопнули цепи, не стало вериг.

Хавбор и Сигнелиль

У Сивурда с Хавбором — двух королей Для распри была причина: Прекрасная Сигнелиль! Девы милей Вовек не встречал мужчина. Хавбор, сын королевский, в тоске Проснулся сегодня ночью. Поведал он матери странный сон, Увиденный как бы воочью: «Сигне я обнимал в раю, Среди неземных красот, Но вместе с ней на землю опять Упал с небесных высот». «Если ты в раю побывал — Сигне добьешься вскоре, А если упал с небес — умрешь За деву в неравном споре». «Если написано мне на роду Сигне добиться вскоре, Тем горше будет мне умереть За деву в неравном споре». Хавбор, сын королевский, велел Скроить ему платье девичье И в Данию, кудри свои отрастив, Отправился в женском обличье. Наряд королевича был блестящ. Он смахивал на девицу, Когда, накинув пурпурный плащ, К Сигнильд вошел в светлицу. «Меж дев добронравных и мужних жен Сидишь ты, чужда безделью. Сигне, прислал меня Хавбор сюда, Учиться у вас рукоделью!» «Всему, что умею, тебя обучу. Не будешь ты здесь чужестранкой. Ешь из одной посуды со мной И спи с моею служанкой!» «С детьми королевскими я спала. Как мне спать со служанкой? Ведь я от обиды могу умереть, Лежа с такой грубиянкой!» «Прекрасная дева, чем так терзать Себя из-за этой безделки, В моей постели ты будешь спать И есть из моей тарелки!» Вырезал Хавбор из ткани лань, Достав свой острый ножик. Затем оленя прибавил к ней, С парой ветвистых рожек. Выкраивал он то оленя, то лань, А Сигне рукою ловкой Их нашивала на златоткань, К работе склонясь головкой. В шитье усердствовал женский пол. Один королевич без толку, Свою иголку во рту держа, Ею играл втихомолку. С ехидством сказала служанка ему (Она была злоязычной): «Не видела я среди знатных дев Такой швеи горемычной». С ехидством сказала служанка ему: «Гляжу на твои успехи! Не видела я среди знатных дев Другой такой неумехи. Они не сажают кривых стежков, В рот не суют иголку, И нет у них пары железных рук, В которых мало толку. Они не хватают кубков больших, Не осушают их разом, Не пялятся из-под девичьих бровей Дерзким бесстыжим глазом». «Вот еще дался тебе мой глаз! Помалкивай, злая служанка! Меньше всего охота глазеть Мне на тебя, смутьянка». Поздно вечером Сигне ведет Хавбора в спальный покой. В постели она его твердой груди Коснулась белой рукой. Коснувшись украшенной златом груди, Спросила она: «Подруга, Зачем твоя грудь, подобно моей, Не стала кругла и упруга?» «Девы в нашем краю на тинг Ездят, надев доспехи. Стан мой туго сжимала кольчуга, И грудь не росла от помехи. Никто нас не слышит, Сигнильд! Если твоей любви Достоин какой-нибудь рыцарь, Имя его назови!» «Не то чтобы в целом свете Никто мне был не под стать, Но сердцу мил королевич, Которого Хавбором звать». «Если мил тебе королевич, Которого Хавбором звать, Дорогая, с собой бок о бок Ты его уложила спать!» «Зачем ты, Хавбор, сын короля, Мне наносишь бесчестье? Ты должен был к отцу моему За мной прискакать в поместье. С ястребом на правой руке, Держа поводья в левой, Ты должен был, соблюдая чин, К отцу прискакать за девой». «С ястребом прискакать на коне К отцу твоему я не смею: Сивурд-король посулился мне Петлю накинуть на шею». «Хавбор, сын королевский, молчи! Не погуби наши души. Злая служанка моя небось Лежит, навостривши уши». «Разве может меня устрашить Служанки твоей злословье, Если храню меч и броню Я у себя в изголовье? Пока в изголовье свой добрый меч С броней вороненой прячу — Ста удалых молодцов не боюсь И злой служанки в придачу». Забыв о горе своем, Лежат королевские дети, Как будто они вдвоем Остались на белом свете. Злая служанка подкралась, как вор, И, радуясь их легковерью, Она подслушала весь разговор, Стоя снаружи, за дверью. Пока оставались они сам-друг, Меч с отменной чеканкой И панцирь стальной исчезли вдруг, Украдены злой служанкой. К Сивурду-королю в покой Она врывается с криком, Пряча под фартук меч и броню, Чтоб он поверил уликам. «Проснись, король, мой господин, Обманутый бесчестно: Здесь Хавбор! С дочерью твоей Он спит, обнявшись тесно». «Умолкни, лгунья! За эту речь Завтра же спозаранку Я прикажу тебя заживо сжечь, Такую злую служанку!» «Король, меня за правдивую речь Не предавай огню. Взгляни на добрый Хавбора меч И стали дамасской броню!» Вскочил, как встрепанный, Сивурд-король. Призыв загремел по округе: «Мечи из ножон, мои молодцы! Наденьте стальные кольчуги! Худо тому, кто спустя рукава Снарядится, забыв о кольчуге: Шея у Хавбора такова, Что ее не согнуть без натуги». Копьями в дверь ударяют, Ломая крепкий затвор: «Вставай, королевич Хавбор! Выходи на широкий двор!» Хватился Хавбор стальной брони, Меча с отменной чеканкой. Из-под подушки были они Похищены злой служанкой. «Хотя украден мой добрый меч И с ним стальная кольчуга, Клянусь тебе, Сигнильд, нашим врагам Нынче придется туго!» Храбрый Хавбор людей короля Укладывать стал полукружьем. Покуда в кровати хватало досок, Служили они оружьем. У терема Сигнильд народ полег. Была жестокая схватка. Хавбор ударами рук и ног Сшиб молодцов три десятка. Надели на Хавбора наконец Две пары железных пут. Но их без труда разорвал удалец, Что твой соломенный жгут! А тут — лихоманка ее возьми! — Служанка сказала в голос: «Крепче оков на Хавбора нет, Чем Сигнильд прекрасной волос! Волос ее золотой разорвать Не смогут Хавбора руки: Скорей разорвется сердце его От неизбывной муки!» В надежде, что Хавбор, сын короля, Такого не стерпит злосчастья, У Сигне волос берут золотой И Хавбору вяжут запястья. Не может он разорвать волосок Девы, нежно любимой. Скорей разорвется сердце его От скорби неутолимой. «Сигнильд, как только увидишь меня У замка висящим на древе, Должна ты, любовь и верность храня, Зажечь свою башню в гневе». «Хавбор, если ты будешь убит У отца моего в поместье, Всем виновным возмездье грозит С их невестами вместе». Стали прилаживать петлю на сук. Тогда королевич удалый Сказал: «На месте моем повесьте Сначала плащ мой алый! Повесьте из пурпура сшитый плащ, А я, молодец досужий, Еще полюбуюсь, как будут меня Оплакивать женщины вчуже». Алый плащ меж зеленых чащ Видит Сигнильд на древе, И башню свою, чтобы там сгореть, Она поджигает в гневе. Сухие стропила вспыхнули вмиг И тростника вязанки. В башне Сигнильд сгорели с ней Подруги ее и служанки. Хавбор сказал: «Напоследок взгляну На мир — каков он есть?» От пламенеющей башни очей Не мог королевич отвесть. «С древа снимите мой пурпурный плащ Что толку висеть ему? Тысячу жизней пускай мне сулят — Я и одной не возьму!» Увидя издали черный дым И ярый пламень пожара, Сивурд-король спросил молодцов: «Отколь взялась эта кара?» Горькие слезы в ответ полились Из глаз молодого пажа: «Так доказала свою любовь Сигне — моя госпожа!» «К башне бегите немедля — Сигнильд не дайте сгореть! Хавбора выньте из петли — Не дайте ему умереть! Знать бы мне, сколь их любовь сильна, Был Сивурд-король безутешен,— Я отдал бы датский престол за то, Чтоб Хавбор не был повешен!» Хотя отовсюду сбежался народ, Нельзя было им помочь. В петле погиб королевский сын, В огне — королевская дочь. Жаль было юной четы до слез! А ночь спустя, спозаранку Схватили и в черную землю живьем Зарыли злую служанку.

Оге и Эльсе

Три девы сидели в светлице: Две — пряли златую нить, А третья не уставала О мертвом слезы лить. К прекрасной Эльсе с дороги — Тому немного дней — Заехал рыцарь Оге И обручился с ней. Он златом с ней обручился, Едва ступив на порог, И в первое новолунье В землю сырую лег. Эльсе ломала руки. Невесты жалобный стон И горьких рыданий звуки В могиле услышал он. Поднялся рыцарь Оге. На плечи взвалил с трудом Свой гроб и с бременем тяжким К невесте отправился в дом. Он стукнул в двери гробом, А не рукоятью меча, Которой стучался прежде, Обернув ее в мех плаща. «Открой мне, прекрасная Эльсе!» «Открою, во имя Христа, Если имя назвать Христово Вправе твои уста!» «Встань, благородная Эльсе! Впусти своего жениха. По-прежнему имя Христово Назвать я могу без греха». Эльсе встала с постели И дверь отперла мертвецу. Слезы у девы бежали По белому лицу. Она ему кудри чесала, Гребень взяв золотой: Расчешет прядь — и омоет Ее горючей слезой! «Рыцарь Оге, мой милый! Поведай, возлюбленный мой, Как лежишь ты на дне могилы, Объятый кромешной тьмой?» «Под землей, в гробу моем тесном, Где сырость и вечная мгла,— Мне как в раю небесном, Если ты весела!» «Мой милый, с тобою вместе, На дне могилы, во мгле, Нельзя ли твоей невесте Лежать в сырой земле?» «С тобою крестная сила! Спаси тебя крест святой! Как пекло, зияет могила Зловещей своей чернотой. Когда твой плач к изголовью Доносится ночью и днем, Мой гроб запекшейся кровью Наполнен и тяжко в нем. Над моим изголовьем зелье Коренится, в грунт углубясь. На ногах, в моем подземелье, Повисают змеи, склубясь. Но если песня сорвется Ненароком с любимых уст, Внутри моей могилы Зацветает розовый куст. Крикнул петух черный. Затворы с вечности врат Упали, и в мир тлетворный Вернуться спешит наш брат. Крикнул петух белый, Ранней зари певец. В свой дом затравенелый Вернуться должен мертвец. Крикнул петух рыжий. Это — усопшим знак, Что месяц клонится ниже И мешкать нельзя никак!» Взвалил он гроб на плечи И сквозь дремучий бор Побрел с ним через силу В церковный двор. Эльсе, в тоске и тревоге, В этом лесу глухом Шла за рыцарем Оге, Мертвым своим женихом. И выцвели, как только Вступил он в церковный двор, Его златые кудри, Всегда ласкавшие взор. «Взгляни, дорогая, на небо, На звездный его венец! Душа твоя взвеселится, Лишь ночи наступит конец». На небо взглянула Эльсе, На звездный его венец, И не увидела дева, Как в землю ушел мертвец. Горюя, домой вернулась Эльсе в предутренней мгле И в первое новолунье Лежала в сырой земле.

Горе Хиллелиль

Хиллелиль шила, потупя взор. Ошибками так и пестрел узор. Нить золотую в иголку Вдевала там, где быть шелку. Где надо золотом шить — Брала шелковую нить. Сперва королева прислужницу шлет: «Скажи, что Хиллелиль худо шьет!» Затем, надев капюшон меховой, Идет к ней по лестнице винтовой. «Хиллелиль, я не могу постичь, С чего ты нашила такую дичь? Шьешь ты золотом вкривь и вкось. Узор у тебя получился — хоть брось! Всякий, взглянув на твое шитье, Скажет: «Ей постыло житье!» «Сядь поближе ко мне, королева! Выслушай повесть мою без гнева. Отец у меня королевством владел. На мать он златую корону надел. Достойные рыцари — дважды по шесть — День и ночь стерегли мою честь. Тут соблазнил меня рыцарь один. То был короля Британии сын. Как поддалась я соблазну — бог весть, Но герцог Хильдебранд взял мою честь. Везли наше злато два коня. На третьем он увозил меня. Туда примчали нас к вечеру кони, Где скрыться чаяли мы от погони. Но братьев моих златокудрых семь Встревожили стуком ночную темь. Сказал он: «Ради нашей любви Меня по имени ты не зови! Меня по имени ты не зови, Если даже увидишь лежащим в крови. Не называй мое имя вслух, Покуда не испущу я дух!» Еле успев меня остеречь, Он выскочил вон, обнажив свой меч. Первый раз он рубнул сплеча — Семь братьев легли от его меча. Рубнул он снова, что было сил,— Родного отца моего подкосил. Зятьев одиннадцать подле тестя Мечом своим уложил на месте! Я крикнула: «Хильдебранд, погоди! Брата меньшого ты пощади! Матушке пусть привезет он весть,— Пусть ей поведает все, как есть!» В этот миг, мечами изранен, Хильдебранд упал, бездыханен. За белые руки схватил меня брат, Подпругой седельной скрутил их трикрат. Кудрями златыми к луке седла Меня привязал он для пущего зла. Братнин конь переплыл поток. Был он, как никогда, глубок! Кровь моя по дороге к замку Окрасила каждый бугор и ямку. Матушка у ворот поместья Скорбного дождалась известья. Брат бы замучил меня, но мать Его умолила меня продать. У церкви Марии, под звон колокольный, Меня объявили рабой подневольной. Как только ударили в колокол медный, Сердце разбилось у матери бедной». Едва конец наступил рассказу, Замертво Хиллелиль рухнула сразу. Когда подхватила ее королева, Была на руках у ней мертвая дева.