Чудесный шар
Шрифт:
– Шляется тут! Нет, чтобы в камере сидеть, крыс ловить!
Глава девятая
Победа
Три дня не являлся Рукавицын в камеру № 9. Дмитрий не знал, что и думать. Можно было предположить самое страшное: майор отогнал от себя мысль помочь Ракитину выполнить его прожект и, чтобы не поддаваться соблазну новых уговоров, не хочет видеть изобретателя.
Но это было не так.
В душе Рукавицына происходила серьезная борьба. Разговоры с узником о его инвенции не прошли для майора даром. Старый
Майор совершенно не представлял себе сущность этого нового способа, зато прекрасно знал все неудобства езды по тряским дорогам в фельдъегерской тройке, а то и верхом на лошади с риском получить пулю от неприятельского авангарда.
«Ведь если лететь высоко над землей наподобие птицы – как это будет быстро и безопасно! – шептал Рукавицын пересохшими губами. – И какое преимущество получит армия, располагающая такими воздушными курьерами…»
Иногда ему приходило в голову, что Ракитин его обманывает, преследуя какие-то свои тайные цели. Но стоило себе представить умное лицо Дмитрия, его хмурые правдивые глаза, как эти страхи мгновенно рассеивались. За месяцы сидения в тюрьме узник успел внушить коменданту непреодолимое доверие.
«Согласиться? Не согласиться? Взяться за это предприятие или махнуть на него рукой?..»
Решения быстро сменялись в мозгу Рукавицына, и доходило даже до того, что он, зажмурив глаза, начинал гадать на пальцах. Но, как назло, указательные пальцы один раз сходились, а другой раз проскакивали один мимо другого.
– Тьфу, будьте вы прокляты! – гневно кричал майор. – Да что же это за наваждение!
А лукавая мысль подсказывала, какие громадные почести, какую славу заслужит он, Трофим Агеич, если поможет Ракитину осуществить его необычайную инвенцию.
«За такое дело, пожалуй, и генеральского чина мало, – мечтал Рукавицын. – А что деньжищ за это отвалят…»
И наконец он решился.
К вечеру, третьего дня в вычищенном мундире, в тщательно заплетенном парике, со всеми регалиями [72] на груди и со шпагой у пояса майор отправился к Ракитину.
Когда Трофим Агеич входил к нему в камеру, у него было такое чувство, будто он бросается в холодную воду.
«Господи благослови!» – прошептал он и шагнул с порога.
72
Регалии (стар.) – знаки отличия, медали, ордена.
Дмитрий был чрезвычайно поражен торжественным видом майора, и в нем шевельнулось смутное предчувствие чего-то хорошего.
Майор сел, поправил шпагу и заговорил взволнованно:
– Вот, сударь Дмитрий Иваныч, все эти дни я обсуждал ваше предложение и наконец надумал согласиться.
Сердце Дмитрия буйно заколотилось в груди, он не верил своим ушам. Но у него хватило присутствия духа не проронить ни слова. Он выжидал.
– Да, сударь, я решился. Поверил вам до конца и решился. Вы, может, думаете про меня: «Солдафон, чинуша, мелкий службист», а ведь и мне слава России дорога…
Ракитин крепко пожал коменданту руку.
– Нет, Трофим Агеич, напрасно вы себя оговариваете. Я всегда был уверен, что вы, как знаток военного дела, в конце концов придете к правильному решению.
И Ракитин начал рисовать майору почести и богатства, которые ждут его после благополучного окончания опыта. Рукавицын слушал, и одутловатые щеки его покраснели, мутные глаза заблестели, он нервно потирал руки и привычным жестом искал у пояса трубку, а трубки-то и не было…
– Только не подумайте, сударь, что я вступаю с вами в сообщество… в союз, – поправился майор, – из-за страха перед сенатором Бутурлиным…
Дмитрий собрался протестовать.
– Нет, нет, не возражайте, хватит играть в прятки. Я знаю, что его высокопревосходительство Александр Борисович вам покровительствует, и, вероятно, меня уволили бы с должности, если бы я заупрямился. Но пенсию-то мне дали бы! Следующий чин при отставке присвоили бы! А что еще надо старику?
Трофим Агеич непривычно воодушевился, глаза его блестели, он весь как-то подтянулся. Много грехов было на совести Рукавицына, но это был единственный, неповторимый момент в его жизни, когда он сумел подняться над своей мелочной, завистливой натурой.
Дмитрий понимал, что много трудностей предстоит во взаимоотношениях с майором, что будут еще у Рукавицына колебания, но сегодняшний шаг обязывал его ко многому. И Ракитин постарался закрепить его благой порыв.
Сообщники условились окончательно договориться о деталях на следующий день.
…Дмитрий в страшном волнении ждал майора. «Вдруг снова струсит, не придет?» Но Рукавицын явился.
– Я все думал, – нерешительно начал Трофим Агеич, – может, мы с вами, сударь, Сэмэна на воздух подымем…
– Что?! – переспросил узник, не веря ушам.
– Я говорю, Сэмэна бы поднять, Кулибабу…
Ракитин вскочил, выпрямился во весь рост.
– Боюсь я, сударь, вдруг с вами что случится.
– Риск в этом деле есть, не хочу скрывать. Поднять на моем снаряде человека невежественного – это послать его на верную смерть. Но своей жизнью рисковать я имею право. Малейшая неточность в расчетах – и я разобьюсь, упав с многосаженной высоты.
– Но если вы разобьетесь, мне придется отвечать.
– А, какой за узника ответ! Донесете: «Арестант такой-то волей божьей помре…» Не так уж редко это у вас случается.
– Ну что же, бог с вами, поднимайтесь сами, если хотите.
«Что он еще придумает?» – с тревогой думал Ракитин.
При трусливом, нерешительном характере майора от него можно было ожидать всего.
– Последний вопрос, Трофим Агеич! – обратился узник к Рукавицыну. – Для проведения опыта нужны деньги.
– Денег у меня нет, – отрезал майор. – Копейки в доме не найдете. Жалованьишко сами знаете какое, вот нового мундира до сих пор справить не могу.