Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...

Цирулис Гунар

– Или, как в народе говорят, смазать, – вмешался Алп. И стал напевать на мотив известной песенки: – Смазать, смазать, а кого мне смазать? – всех подряд!.. Виктор, накапай мне еще немного.

Несмотря на свой большой рост, хмелел он обычно быстро.

Эдуард Агафонович, не слушая Алпа, продолжал говорить Виктору:

– Я думаю, что скорее всего они не могут. Чего им бояться подмахнуть и наше заявление – мы ведь устроили все почти официально, в худшем случае можно схлопотать замечание или выговор.

– Но они серьезные специалисты, – возразил профессор.

– Ничего мы не получим, – махнул рукой его собеседник. – Зря я пропивал с ними свое здоровье. Специалисты? Возможно. А вы думаете, специалисту не хочется после московской сутолоки подышать ионизированным воздухом Рижского взморья и покорчить из себя барина? Командировочные ему платят, гостиница и дорога – бесплатные, вдобавок на ваши деньги, профессор, я вожу их по кабакам и все время делаю комплименты. Такая командировка в пять раз приятнее отпуска. Если не больше.

– Стареешь, Агафоныч, видишь все в мрачных тонах.

– Нет, профессор, просто я тертый калач. Поэтому еще раз повторяю: придется ехать и искать деловых людей. Кстати, это и обойдется дешевле – по крайней мере, на все будет твердая цена, а не туманные обещания.

– Ящики и основания я вам сделаю даром, – вдруг выпалил Алп, обидевшись на то, что его как бы исключили из разговора.

– Ты правда мог бы? – растерянно воскликнул Виктор. – Алп, ты настоящий друг! Ты мне очень помог бы!

– Дайте только точные размеры и ищите электронику.

– Электронику нам соберут и смонтируют на уровне мировых стандартов. Быстро не получится, но у меня хоть будет гарантия, что не останусь с носом.

– Мы же не сможем оформить, – хмуро возразил Агафонович. Казалось, что возможность изготовить аппаратуру на месте ему явно не по душе. Должно быть, затрагивала его материальные интересы.

– Нержавеющая сталь вас устраивает?

– Конечно.

– Хотелось бы узнать, как он это провернет, – продолжал ворчать Агафонович.

– У меня, уважаемый, в отличие от вас, всего три маленькие премудрости, – Алп развалился в кресле. Агафоновича он считал гнидой, которой не место в этом узком, избранном кругу. Кроме того, его раздражали очень дорогие подарки, которые всегда приносил Агафонович – это ставило других в неловкое положение. «По крайней мере, к Виктору таким образом возвращается часть его денег», – хихикая, говорил Алп Карине. – Три маленькие премудрости, но с ними можно долго и сытно прожить. Если рабочий недоволен, я ему доказываю, что он сам во всем виноват, чтобы ему не взбрело в голову, что и начальник может быть виновен. Если недоволен мастер, я говорю ему, что он виноват вместе с рабочим, а если недовольны в объединении… нет, там недовольных нет: я щажу их нервную систему и наверх подаю только хорошие сведения. Потому что они любят хорошие сведения, с них ведь тоже спрашивают хорошие сведения, вот ради этого–то они и готовы кое на что смотреть сквозь пальцы. Это моя третья премудрость, а свои основания из нержавеющей стали вы получите, дайте только чертежи! Что, мало премудростей? Пожалуйста! Как многие начальники, и я знаю лучше, как мы будем жить, чем как живем. Еще?

– Алп, а ты не рискуешь? – строго спросил Виктор, но вряд ли он отказался бы от предложения, даже если бы Алп ответил утвердительно. Интересы клиники он ставил превыше всего.

– Бог дал человеку шкуру не для того, чтобы он сам с себя ее сдирал.

– Прекрасно, будем считать, что основания у нас уже есть, – враждебно подытожил Эдуард Агафонович. Он чувствовал себя немного обкраденным, но не очень об этом сожалел.

Стол накрылся как по мановению волшебника: подкрахмаленная скатерть спланировала точно на место, нигде не было ни морщинки; большие тарелки с холодными закусками одна за другой опустились на нее, поблескивая, рядами выстроились рюмки, а вилки, казалось, изготовились к тому, чтобы воткнуться в закуску.

Спулга ликовала.

– Надо подвинуть цветы, я расставлю бутылки, – сказал Виктор.

Как всегда, стали спорить и обсуждать, убирать цветы со стола или нет, и, как всегда, одержали верх те, кто утверждал, что на буфете они будут выглядеть еще красивее.

Профессор направился в кабинет, но на пороге остановился и переспросил, не желает ли все же кто–нибудь коньяка.

– Мне водки, как обычно, – сказал Агафонович, и Алп тут же присоединился: – Водки, чистой водки.

– А нам с Кариной чего–нибудь сладенького, – Спулга растянула в улыбке свои густо накрашенные губы.

– А молодежь?

– Молодежь будет примерной, – твердо сказал Алп. – Нечего приобщаться раньше времени.

– Не могло бы старшее поколение, мэм, показать нам пример, как отвыкать? – недовольно и в то же время язвительно спросил Наурис.

– Ты в самом деле хочешь выпить? – спросила Спулга.

– Просто я не желаю, чтобы за меня решали другие.

Наступила неловкая тишина, которую, к счастью, прервало появление профессора. Он нес высокую конусообразную бутылку с белой этикеткой.

– Что это за марка? – воскликнул Алп, изобразив повышенный интерес, чтобы скорее замять конфликт с Наурисом.

– Западногерманская водка.

– «Граф Кеглевич», – прочел Илгонис на этикетке.

– Бутылка словно хотела проглотить яблоко, но оно застряло в горлышке, – сказал Агафонович, разглядывая круглое расширение в верхней части конуса.

– Я даже не знаю, кого благодарить за такой презент, – стал рассказывать профессор, наполняя рюмки. – Весной… Ранней весной… Внизу у гардеробщицы для меня оставили корзину с цветами, а среди цветов сидят три графа Кеглевича с белыми головками. На карточке – пожелание всего наилучшего и неразборчивая подпись. – И тут ему внезапно вспомнилась его собственная рука, на которую он смотрел как бы со стороны, как она, белая, холеная, нервно роется в вещевом ящичке «Волги». Как, наконец, нащупав бутылку «Графа Кеглевича», хватает ее за горлышко, словно противотанковую гранату, и протягивает: «Возьмите же! Это водка… Хорошая водка… Возьмите!..» – Дорогие гости, эти подарки – для меня самые приятные, в таких случаях я знаю, что кого–то снова удалось спасти от когтей Костлявой.

– На одни подарки не проживешь, – вздохнув, сказал Наурис и продолжал есть, не поднимая глаз от тарелки.

Снова наступила напряженная тишина, Наркевич побледнел, но сдержался и ничего не ответил сыну.

– Спулга, за твое здоровье!

– Мы, мэм, пошли, – выпив по полстакана пепси–колы, Наурис и Илгонис встали из–за стола одновременно.

– В кухне на холодильнике лежит мой кошелек, возьми пару рублей, – разрешила Спулга.

– Где вы намерены разгуливать? – строго спросил Алп.